Том II. Полное собрание сочинений в 15 томах

Источник: Чернышевский Н. Г. <Из № 12 „Современника“>. Учебник русской словесности. А. Охотина // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений : В 15 т. М. : Гослитиздат, 1949. Т. 2. С. 421–423.

<ИЗ № 12 „СОВРЕМЕННИКА“>

Учебник русской словесности. Часть первая — теория для средних учебных заведений. А. Охотина. Спб. 1849. Учебник русской словесности. Часть II — история для кондукторских классов первого штурманского полу-экипажа. А. Охотина. Кронштадт. 1854.

Всего похвальнее в г. Охотине его скромность. Назначив пер­вую часть своего учебника, изданную еще в 1849 году, для всех средних учебных заведений, в настоящее время он сам добро­вольно отказался от такого назначения своей книги и вторую часть уже назначил только для кондукторских классов первого штурманского полу-экипажа, где книга его должна занимать место записок. Только с этой точки зрения она и может иметь какое-нибудь значение и принести ту пользу, что ученики не будут обременены переписыванием своих уроков. Но как учитель дол­жен знать свое дело, так и записки его должны быть согласны с современным состоянием науки и с целью воспитания юно­шества. Теория г. Охотина есть не что иное, как сокращенный и изуродованный курс Чистякова. Прежде всего бросается в глаза чрезвычайная отсталость научных понятий. Автор, например, хо­чет излагать теорию русской словесности, предполагая, вероятно, что есть особенная теория французской, немецкой словесности и т. д. В понятиях своих о поэзии г. Охотин живет еще в то бла­женное время, когда поэзией называли стихотворство: поэтому роман, повесть отнесены им к разряду исторических сочинений. Все, что не написано стихами, он называет прозою и определяет ее таким образом: «Если в сочинении исследования ума, или же­

421
лания, оживленные чувством, излагаются по способу разговорной речи, без соблюдения музыкального размера в речениях (предло­жениях), в порядке, соответствующем внутреннему развитию чувств, мыслей и желаний, то такое сочинение обыкновенно назы­вается прозою». Особенно искусен г. Охотин в определениях, например: «полное, разнообразное, правильное и связное сло­весно-письменное изложение мыслей, желаний и чувствований ка­сательно какого-либо предмета вещественной природы, или ду­ховной называется сочинением». Эпическую поэзию он называет стихотворным повествованием о какой-либо эпохе исторического быта целого народа, общества или лица, с очаровательными фан­тастическими вымыслами чудесного. А вот еще оригинальный способ определений: «поэма героическая — например, Россиада Хераскова»; «романтическая поэма — напр., Душенька Богдано­вича». Хотя теория г. Охотина и не поэма, однакож, и в ней встречаются фантастические вымыслы чудесного, напр.: «многие глазомером определяют верно музыкальное отношение тонов, их гармонию, мелодию, стихи и речи». Понятия об эстетической деятельности души перепутаны: то она отнесена к сфере чувства, то представляется как совокупность всех сил души. Также изящ­ная словесность на стр. 44-й отнесена к звуковым искусствам (т. е. к музыке!), на стр. 45-й представляется как соединение пластики и музыки. В статье о слоге г. Охотин в пример ошибок приводит образцовые места из лучших писателей; напр., в следующих сти­хах Пушкина он видит излишнее многословие:

Смотрит храбрый князь
И чудо видит пред собою:
Найду ли краски и слова? —
Пред ним живая голова.

Он находит странный недостаток в повторении союза что в «Пол­таве» Пушкина — в известной характеристике Мазепы. И, напро­тив, ему очень нравится повторение одного й того же слова в стихах Державина:

Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет и к гробу приближает.

Не мудрено, что подобные теории в людях, не призванных к развитию науки, но и не лишенных здравого смысла, поро­ждают сомнение в самой возможности существования теории.

«История» г. Охотина есть сухой перечень имен и заглавий. Изучение каждой науки учащимися должно содействовать их вос­питанию. История литературы более многих других наук заклю­чает в себе такого воспитывающего элемента. Напротив, г. Охо­тин думает, что все достоинство учебной истории словесности состоит в том, чтобы она содержала в себе как можно более имен. Поэтому в историю русской литературы входят у него: География Арсеньева, История Смарагдова, неизвестное сочинение купца

422

Вавилова о торговле, Фармакодинамика Горянинова, Руководство к сочинению писем и деловых бумаг Наливкина и т. д., и т. д. Характеристики писателей состоят более в общих местах, без при­меров, без разборов. А встречаются и такие характеристики: «самый быт народа с его причудами сделался уже предметом сатиры (Кантемир)». Г. Охотин, отыскивающий ошибки в пре­красных стихах Пушкина, говорит, что «Наука о стихотворстве» Боало и «Езда в остров любви» приобрели Тредьяковскому спра­ведливое уважение современников и потомства». Подобно покой­ной истории Кайданова, история литературы г. Охотина по­стоянно имеет тон похвальной речи. Без выписок из послужных списков также никак нельзя было обойтись.

Доказывая пользу теории и истории словесности, г. Охотин приводит в пример образцовых писателей (Пушкина и Булга­рина), которые «глубоким изучением народной речи теоретически и исторически сообщили прекрасные качества своим сочинениям, которыми восхищаются все образованные читатели». Но самого г. Охотина теория и история словесности плохо выучили выра­жаться по-русски. Не угодно ли понять следующее место: «только сведующие в теории и истории ощущают высокое наслаждение при чтении прекрасных сочинений, и, когда сами владеют исправно благозвучным; гибким и сильным русским языком, для выясне­ния внутренней жизни своего духа». С знаками препинания г. Охотин никак не может сладить и потому беспрестанно ставит тире, от чего во многих местах также происходит неясность. Встречаются и фигурные выражения, напоминающие также бла­женной памяти Кайданова, например: «Выражение бывает при­ятно, если оно пробуждает в нас сладостный трепет сердца. Для сего необходимо употреблять слова и целые речения в сочинении совершенно равносильные понятиям ума, чувствованиям сердца и представлениям воображения и располагать их с такою отчет­ливостью, чтобы частные (?) предложения к главному относи­лись, как блестящие лучи к своему светлому солнцу».

Имя г. Охотина известно (по крайней мере, пишущему эти строки) еще «Уроками из русской грамматики» (Спб. 1842). В этих «Сроках» мы не находим учения о частных предложениях; зато находим, например, что предложение есть «речь, выражаю­щая кратко и внятно (?) мысль, или суждение о предмете», и тому подобные очаровательные фантастические вымыслы чудес­ного.