Том II. Полное собрание сочинений в 15 томах

1853

БИБЛИОГРАФИЯ

<ИЗ № 7 «ОТЕЧЕСТВЕННЫХ ЗАПИСОК»>
О СРОДСТВЕ ЯЗЫКА СЛАВЯНСКОГО С САНСКРИТСКИМ
Составил А. Гильфердинг. Санктпетербург, 1853.
В 8-ю д. л. VI и 288 стр.¹

Г. Гильфердинг составил книгу, в которую часто будет загля­дывать всякий занимающийся славянскими наречиями сравни­тельно с другими индоевропейскими языками. Скажем похвалу еще выше: эта книга должна быть переведена на французский или немецкий язык, потому что она заслуживает быть известною европейским филологам. Впрочем, сочинение г. Гильфердинга не нуждается в наших похвалах: лучшая похвала ему то, что Второе Отделение Академии Наук сочло его достойным помещения в своих «Известиях», потому что книга, лежащая перед нами, только отдельный оттиск из «Прибавлений» ко II тому «Известий Второго Отделения Академии Наук».

Предоставляя самим «Известиям» Второго Отделения и дру­гим специальным изданиям специальную критику подробностей, займемся только рассмотрением метода г. Гильфердинга и общих его выводов из сравнений. Прекрасно написанное предисловие значительно облегчает труд наш. Справедливо заметив, что не­мецкие филологи, при сравнительном исследовании индоевропей­ских языков, обращают на славянский язык меньше внимания, нежели он заслуживает по своему богатству и по своей важности в системе индоевропейских языков, г. Гильфердинг продолжает:

«Пополнить несколько этот недостаток науки и языка и, приняв за сре­доточие исследований язык славянский, как совокупность всех славянских наречий со всем лексическим и грамматическим их богатством, указать на­стоящее его место в семье индоевропейской и тем самым определить его отношение к прочим языкам этой семьи: вот задача моего труда. Без сомне­ния, она не может быть решена окончательно, с одной стороны, по недостатку многих данных, с другой — по огромному количеству представляющихся

196

обработке материалов, предлагаемых частию славянскими наречиями, частию родственными им языками. Обилие и разнообразие этих материалов таково, что не было бы никакой возможности одним разом сравнить славянские языки со всеми языками индоевропейскими и определить их отношение ко всем им вместе и к каждому в особенности: вместо объяснения некоторых вопросов языковедения, мы получили бы безобразный хаос. Потому я ре­шился разделить свой труд. В каждом отделе буду рассматривать отношение языка славянского к одному из родственных ему языков или к нескольким, составляющим одно целое.

Наука дает языку санскритскому первое место в семье индоевропейской; ибо он, сохранив в органической целости свойства, являющиеся рассеянно в прочих ее членах, составляет, так сказать, средоточие всей этой семьи. По­тому сравнение языка славянского с санскритским должно быть основою моего исследования. Оно составит первую часть его. За ним должно следо­вать непосредственно изучение языка литовского, который, при непосред­ственном сходстве с санскритским, так близок к славянскому, что недоуме­ваешь, принять ли их за два наречия одного языка или за два языка отдельные.

Только когда определится отношение языка славянского к санскритскому, можно будет приступить к изучению отношений его к другим языкам индоев­ропейским. Однако и тогда мы не станем сравнивать их прямо с языком славянским, а будем, по возможности, возводить соответствующие явления рассматриваемых языков к общей коренной их форме, которую большею частью предложит нам язык санскритский. Следуя этому методу, мы узнаем, по каким путям разошлись сравниваемые языки, выделившись из первобыт­ного единства, и каким законам они подчинились. Таким образом, исследо­вание мое не представит общего сближения языков славянских с прочими индоевропейскими, а будет состоять из ряда монографий. В первой будут изучены языки славянский и литовский в сравнении с санскритским; во всех других будет являться, с одной стороны, язык славянский, с другой — один или несколько родственных языков, и между ними, как начало связующее, общее обоим членам сравнения, язык санскритский».

Идея г. Гильфердинга прекрасна; нельзя было выбрать луч­шего пути; и с этой стороны мы с ним совершенно согласны: сли­чать язык славянский с одноплеменными ему языками пооди­ночке, начиная с санскритского — превосходная мысль. Но вслед за тем у г. Гильфердинга излагается per anticipationem ² — общий вывод из его сравнения славянского языка с санскритским. К со­жалению, с этим выводом уж никак нельзя согласиться:

«Но кроме этой причины (что санскритский язык средоточие всех индо­европейских языков, по превосходному выражению г. Гильфердинга), кото­рая заставляет всякого, занимающегося сравнительным изучением языков индоевропейских, основывать свои выводы на санскритском, есть другая, частная, по которой язык этот получает особенную важность при научном исследовании языков славянского и литовского. Именно, из всех родственных языков славянский и литовский имеют наибольшее сходство с санскритским: исследование, которое мы предпринимаем, покажет, что наш язык гораздо ближе к древнейшему языку отдаленной Индии, чем к языкам соседних пле­мен греческого и германского. Этого свойства мы не заметим ни в греческом языке, ни в латинском, ни в немецком, ни в кельтском, ни в албанском и прийдем к заключению, что, кроме общего родства между языками санскрит­ским, славянским и литовским, какое находится между всеми языками индо­европейскими, существует между ними родство ближайшее, семейное. Вот почему сравнение славянского языка с санскритским и литовским имеет в глазах моих особенную важность».

197

Эту же самую мысль повторяет г. Гильфердинг в конце книги, как первый вывод из своих сравнений (стр. 285):

«Язык славянский во всех своих наречиях сохранил корни и слова, су-ществующие в санскритском. В этом отношении близость сравненных нами языков необыкновенная. Как ни хорошо обработаны новейшими учеными прочие языки европейские, однако ни в одном из них не найдено столько слов, родственных с санскритским, сколько случилось нам открыть в славян-ском при первой попытке изучить сравнительно его лексический состав; и можно смело сказать, что более продолжительное и внимательное исследова­ние, соединенное с новыми материалами, которые, без сомнения, предложены будут Ведами, а равно и некоторыми славянскими наречиями, теперь для нас недоступными, раскроет еще гораздо больше сближений, чем мне удалось здесь представить».

Далее г. Гильфердинг выражается еще резче (вывод 3):

«Язык славянский, взятый в совокупности, не отличается от санскрит­ского никаким постоянным, органическим изменением звуков... Это свойство разделяет с ним язык литовский, тогда как все прочие индоевропейские языки подчинились разным звуковым законам, которые исключительно свой­ственны каждому из них в отдельности. Таким образом, в лексическом отно­шении языки славянский и литовский находятся в ближайшем родстве с сан­скритским и вместе с ним составляют в индоевропейском племени как бы отдельную семью, вне которой стоят языки персидский и западноевропей­ские».

В четвертом выводе представлены доказательства такого мне­ния:

«Это ближайшее сходство языков санскритского, литовского и славян­ского еще яснее доказывается тем, что в них равномерно развиты многие звуки, чуждые прочим ветвям индоевропейского племени. Таковы в особен­ности носовые звуки (славянские Ѧ, Ѫ, санскр. anusvâra с преды­дущею гласною: an, in, un); с заменяющее коренное к (санскр. ç); ч и ж и наконец r гласная (санскр. r, слав. ръ). Все эти звуки без сомнения вторичного образования, тогда как у прочих европейских народов существуют только первичные. Это показывает, что сии последние удалились из древней родины своей, когда этих звуков еще не было. Славянский же и литовский языки далее развивались вместе с тем языком, который, обособившись, полу­чил название санскритского, и хотя по многим признакам видно, что, когда они выделились из общей семьи, образование поименованных звуков не было вполне окончено, и потом еще продолжалось у санскритской отрасли отдельно, однако оно так глубоко проникло в их состав, что успело всему их звуковому организму придать особенное сходство с санскритским».

При всем желании, не можем согласиться с мнением, доведен­ным до такой крайности. Что из всех языков европейской отрасли индоевропейского корня литовский самый близкий к санскрит­скому, это, кажется, достоверно; признано всеми и то, что славян­ский чрезвычайно близок к литовскому: потому превосходно на­мерение г. Гильфердинга заняться специально сравнением славян­ского с литовским. Но если г. Гильфердинг желает, чтоб наука приняла его мнение о теснейшей связи славянского и литовского

198

с санскритским, нежели с европейскими языками, то он должен подтвердить это мнение доказательствами гораздо более стро­гими, нежели те, какие находим в его книге; потому что его мне­ние резко противоречит прежним выводам из сравнения языков. Теперь филологи думают вот каким образом:

По степени родственности, индоевропейские языки делятся на две половины — азиатскую отрасль (санскритский, зендский, но­воперсидский) и европейскую отрасль (греческий, латинский, гер­манский, литовский, славянский); каждый язык азиатской отрасли ближе к другим языкам той же отрасли, нежели к какому бы то ни было из языков европейской отрасли, а каждый язык европейской отрасли ближе к другим языкам той же отрасли, не­жели к какому бы то ни было языку азиатской отрасли, не исклю­чая и самого санскритского, хотя в нем уцелели формы корней и флексий в наилучше сохранившемся виде; родство санскритского с европейскими языками уж не так близко, как его родство, на­пример, с зендским. Потому Гримм в своей «Истории немецкого языка» при сличении корней довольно мало говорит о санскрит­ском, сосредоточивая свое внимание почти исключительно на европейских языках. Г. Гильфердинг думает иначе. Пересмотрим его доказательства.

1. Носовые звуки существуют в языках санскритском, литов­ском, славянском; в других родственных языках нет их. Этот факт замечен и Боппом в его «Сравнительной грамматике» (стр. 7 — 11 и 1079); но из него не было выводимо такого заклю­чения, какое делает г. Гильфердинг. Носовые звуки теперь суще­ствуют в немецком и французском, а между тем их нет в итальян­ском; неужели из этого можно вывести, что французский ближе к немецкому, чем к итальянскому?

2. С заменяет коренное k, санскритское ç ; но санскритское ç заменяется посредством с и в латинском, и в греческом, и в немец­ком (смотри таблицу соответствия звуков у Потта, Etym. Forsch. I Theil, стр. 82—83); особенного тут ничего не представляет славянская фонетика. Правда, в латинском, греческом и немецком ç заменяется не одним s, а также и k; но посредством k заменяется оно и в славянском, по словам самого г. Гильфердинга (стр. 161).

3. Ч и ж соответствуют санскритскому tsh и dsh (заменяем в этом случае значки г. Гильфердинга правописанием Потта); но они заменяются и в новоперсидском особыми звуками — tsh по­средством ч, дж, з; dsh посредством з. Такое соответствие не по­казывает еще более продолжительного житья вместе, а означает только одинаковую любовь к шипящим звукам, которая не разви­лась в греческом и латинском.

4. Гласная r санскрит. соответствует славян, ръ. Но санскрит­ский глухой звук является при одном r, потому гласная r действительно явление исключительное в санскритском; а славян-

199

ское ръ вовсе не одинокое явление: в славянском глухой гласный звук является при всех согласных — бъдѣти, вънѣ, гъбенеjе и т. д. Потому значение ръ не то в славянском, как гласной r в санскрит­ском.

На подобных двух-трех сходных явлениях нельзя основы­ваться. И в греческом, и в латинском, и в немецком найдется много таких случаев особенного сходства с санскритским. Нужно пока­зать, что вся система славянской фонетики особенно близка к фонетике санскритской, если хотим доказать особенную бли­зость санскритского и славянского.

Так и говорит г. Гильфердинг, утверждая, что, за исключе­нием нескольких звуков, составляющих исключительную принад­лежность санскритского, «мы получим в двух сравниваемых язы­ках (славянском и санскритском) систему звуков, почти одина­ковую» (стр. 11). Чтоб наше доказательство противного не было слишком длинно, ограничимся одним вокализмом.

Но прежде нам должно сказать, что г. Гильфердинг предста­вляет и общее доказательство близости славянского к санскрит­скому, именно, что в славянском языке нет ни одного случая орга­нического изменения звуков, между тем как во всех других язы­ках звуки санскритские подвергаются органическим изменениям (см. нашу выписку). Против этого положения должно сказать, что если г. Гильфердинг считает органическим изменением в греческом исчезновение полугласных j и v между двумя гласными, то органи­ческим же изменением должно считать и постоянное йотирование в славянском гласных, стоящих в начале слога. Таким же органи­ческим изменением должно считаться и смягчение согласных: вместо коренного нэ в славянском делается не (церков.-славянск. нi-э), вместо коренного лэ — ле (церк.-слав. лi-э) и т. д. Дока­зывать, что это смягчение различно от перехода санскрит­ских согласных из одного разряда в другой, мы считаем ненуж­ным.

Посмотрим же, до какой степени наш вокализм близок к во­кализму санскритскому, в котором отличительная черта — реши­тельное преобладание (по количеству) слогов с первобытными гласными а, и, у над слогами с гласными позднейшими и двое-гласными. Берем древнейшее, ближайшее к санскритскому сла­вянское наречие — церковнославянский язык.

Прежде всего раскрываем Остромирово Евангелие и пересчи­тываем число разных гласных в первом чтении («В начале, по Остр. Ев., искони бѣ слово»). Поправляя несколько описок пере­писчика для восстановления церковнославянского вокализма во всей чистоте и исключая иноязычные слова (напр., Иоанъ), не при­надлежащие нашей фонетике, получаем в первом чтении всех сло­гов или всех гласных 411; в том числе а 39, и 67, у 5 (считая йотированные гласные за одно с нейотированными); всего перво­бытных гласных— 111.

200

е — 39; о — 74; всего гласных вторичного образования, общих почти всем языкам,— 113;

ъ — 62; ь — 42; всего глухих гласных — 104;

ѣ — 41; ы — 17; всего специально-славянских чистых гласных позднейшего образования 58;

Ѧ —17; Ѫ — 8; всего носовых гласных 25.

Таким образом, первобытные гласные удержали за собою в церковнославянском только четвертую часть слогов.

Не говорим о том, что готский вокализм гораздо ближе к санс­критскому в этом отношении; посмотрим еще на латинский вока­лизм и, для избежания упрека в произвольности, берем первые строки первой цицероновой речи (pro P. Quinctio: Quae res… pertimesco). В 109 первых слогах находим:

а — 18; i— 29; u — 8; всего первобытных гласных 55

е—27; о — 23; œ — 4; всего гласных вторичного образова­ния и двоегласных 54.

В латинском вокализме первобытные гласные занимают поло­вину слогов; в церковнославянском — только одну четверть: ла­тинский вокализм гораздо ближе к санскритскому, нежели сла­вянский.

Г. Гильфердинг может возразить нам: я говорю о корнях, вы принимаете в счет и флексии; во флексиях первобытные гласные исчезли, в корнях сохранились. В ответ берем Radices Миклошича («Корнеслов церковнославянского языка») и считаем гласные в корнях на буквы б, в, г, д.

Всех гласных в этих корнях 286. Из них:

А — 51; И — 21; У— 18; всего первобытных гласных 90 — только третья часть. Несколько больше сохранились гласные пер­вобытные в корнях, нежели во флексиях, это правда; но все-таки сохранились они довольно плохо. Число санскритских корней с гласными вторичного образования совершенно ничтожно перед числом корней с а, и, у.

Итак, пока не представит г. Гильфердинг более убедительных доказательств, наука не может принять его мнения, и остается не­поколебимым результат, выведенный немецкими филологами из их сравнений и высказанный Гриммом так: «Немцы, славяне и литовцы должны были оставаться долго вместе по отделении своем от остальных народов индоевропейского племени; но в не­которых случаях славянский язык в теснейшей связи с грече­ским» («История немецкого языка», стран. 14). Мы должны продолжать думать, как думали до появления книги г. Гильфер-динга: ближайшая связь у славянского и литовского языков — с немецким; более отдаленная — с греческим; еще дальше родство его с латинским. С санскритским языком расстались все европей­ские языки гораздо прежде, нежели совершенно отделились друг от друга, и потому далеко отошли от него; но он чрезвычайно ва­жен для объяснения корней и флексий этих языков, далеко не

201

похожих на него, потому что обыкновенно в гораздо большей, не­жели они, первообразности сохранил он смысл и форму корней и флексий.

Переходим теперь к рассмотрению метода г. Гильфердин­га, предоставляя критику частных его выводов специальным трудам.

Прекрасна его идея сравнивать славянский язык поочередно сначала с одним, потом с другим языком, а не со всеми вдруг индоевропейскими языками, чтоб не запутаться в хаосе от изоби­лия материалов. Нам кажется, что книга его была бы еще лучше, если б он с такой же осторожностью ограничил и другой элемент своего сравнения — славянский язык, как ограничил один, вы­брав изо всей массы родственных языков санскритский. И самые сравнения и выводы его из этих сравнений приобрели бы гораздо большую степень достоверности, если б он ограничился только не­сомненно древними и несомненно славянскими корнями, то есть взял бы за основание своих сравнений не прямо все богатство лексиконов всех славянских наречий, а одни только те корни, ко­торые находятся или в церковнославянском языке, или, если не находятся в нем, то существуют в нескольких славянских наре­чиях. Нам кажется, что, желая подыскать как можно более сла­вянских слов, сходных с санскритскими, и для того вводя в круг своих сравнений все слова, употребляемые славянами, он был иногда вовлекаем в ошибки чрезвычайным богатством своего ма­териала, слишком еще мало разработанного.

Ограничимся немногими примерами.

Амбар он производит (стр. 13) от санскр. ambarjâmi, коплю, собираю. Но амбар (правильнее анбар) — чисто арабское слово, перешедшее к нам от татар, подобно словам сходного значения «казна» и «сундук». Якшаться, которое отмечено в «Областном Словаре» ³ как вологодское, но которое употребляется на всем во­стоке России, производит он от санскр. jaksh, чтить (стр. 39): оно происходит от татарского «якши», хороший, друг. Подобных слов арабско-татарского происхождения много возведено г. Гильфер-дингом к санскритским корням. Великорусские областные говоры, особенно говоры восточных провинций, приняли много таких слов, и г. Гильфердинг не всегда их остерегался.

Желание найти сходство между славянским и санскритским словом часто не оставляет автору времени определить истинный корень слова. Так, болгарское слово до-сушъ, «совершенно», он относит (стр. 32) к санскритскому çusa, сила, между тем как оно происходит от прилагательного «сухой» (досуха, до дна), а не от какого-нибудь особенного корня. Так же точно сибирское ша-тость, «измена», относит он (стр. 37) к корню çath, обманывать, между тем как оно произведено от глагола «шатать, шататься» (непостоянство, шаткость в слове). Дыльница, арханг. слово = подойник, сравнено им с санскр. druni, ведро (стр. 94), между тем

202

как оно происходит от корня «доить» (= доильница, ои = ы, как в «пымать» вм. поймать).

Вообще должно заметить, что г. Гильфердинг очень часто оста­навливается на готовой форме слова, нередко испорченной, не оты­скивая корня его. Часто бывает он слишком смел в своих сравне­ниях. Нам кажется, что беспристрастные знатоки дела согласятся с нами и в том, что желание как можно более сблизить славянский язык с санскритским заставляет г. Гильфердинга часто прибегать к натяжкам. Скажем, наконец, что по просмотре книги г. Гиль­фердинга невольно рождается мысль, что он писал ее не столько с целью исследовать, до какой степени славянский язык близок к санскритскому, сколько с целью доказать, что славянский необык­новенно близок, ближе, нежели все другие индоевропейские языки, к санскритскому.

Мы высказали свое мнение о слабых сторонах сочинения г. Гильфердинга; выскажем и свое общее о нем мнение. Но прежде изложим содержание книги. Г. Гильфердинг не касается грамма­тики: он ограничивается фонетикою и сравнением слов. Прежде всего представляет он список слов, совершенно одинаковых по звукам и в славянском, и в санскритском; потом рассматривает правильные и неправильные переходы одних санскритских звуков в другие сходные славянские звуки. Каждый из отдельных сравни­вающих списков сопровождается общими относящимися к нему объяснениями, выводами и замечаниями.

Сочинение г. Гильфердинга свидетельствует прежде всего о чрезвычайной любви его к своему предмету, которая одна могла заставить его с такою ревностью заботиться о всевозможной пол­ноте материалов: он успел вполне воспользоваться для своих сравнений даже «Областным Словарем», который напечатан всего за несколько месяцев до появления его книги; мало того, он вос­пользовался даже теми материалами, которые, по недавности при­сылки их в Петербург, еще не вошли ни в какое издание Акаде­мии и Географического Общества. Не боимся ошибиться, если скажем, что до последней корректуры продолжал он пополнять свои списки... Наука может рассчитывать на такого добросовест­ного деятеля.

Как полно воспользовался г. Г ильфердинг всеми материалами для славянской части своих списков, так же хорошо изучил он и сочинения западных филологов, так что стоит совершенно наравне с современным положением науки. Потому с ним иногда можно не соглашаться, но нельзя не уважать его дельного, добросовест­ного труда, которого продолжение принесет несомненную пользу индоевропейской филологии.

203