Источник: Чернышевский Н. Г. <Приложения> // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений : В 15 т. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1949. Т. 9 : 1860–1861 гг. С. 726–903.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ НАБРОСКИ ДОБАВЛЕНИЙ ЧЕРНЫШЕВСКОГО К «ОСНОВАНИЯМ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ»
<Если> осуществится прогресс, — очень возможно, что он пойдет иным путем, и мы увидим впоследствии, что есть пути, имеющие более шансов на предпочтение, — мы хотим только сказать, что основная причина сопротивления введению машин не есть порождение грубой фантазии или ослепленных страстей, а напротив, состоит в факте, признаваемом наукой, что цель, к которой стремятся в этом случае работники, т. е. избежание бедствий, не имеет в себе ничего недостижимого. Но мы сделали уже предположение, что читатель знаком с изделиями по политической экономии в духе нынешних французских экономистов1; если так, он может, наслушавшись одной стороны, думать, что писатели противной стороны, мыслители прогрессивной школы, говорят что-нибудь действительно похожее на вздор, приписываемый им нынешними французскими экономистами. Чтобы разубедиться в этом, он должен выслушать и эту другую сторону, о которой у нас говорят так много нелепостей. Он увидит в таком случае, что прогрессивная школа более верна основным идеям смитовской теории, нежели ее противники. Так как теперь вопрос идет о влиянии машин, то мы представим этюд о них из Philosophie de la Misère2. Милля мы переводим вполне, но делать полный перевод из этой книги и других ей подобных по направлению мы не можем по разным причинам, между прочим и по той, что они вообще написаны тоном неудобным до сих пор в русском языке3. Итак, мы должны удовлетвориться извлечением; оно в некоторых местах будет походить на переделку; но переделка наша касается только способа выражения, а никак не мыслей, излагаемых автором.
Тем самым, что машины облегчают труд, они сокращают и уменьшают его, так что начинает предлагаться все больше и больше, запрос на него становится все меньше и меньше. Правда, что уменьшение цен, увеличивая потребление, постепенно восстановляет пропорцию, и работник снова призывается к труду; но промышленные усовершенствования являются одно за другим безостановочно и постоянно ведут к заменению человеческого труда механической операцией, и дело идет постоянно в том духе,
726
что все урезывается часть труда, все устраняются из производства работники; а без труда нет им средств существования.
«Когда новая машина или вообще какой-нибудь улучшенный способ занимает место прежней ручной работы, говорит Сэ, то часть рабочих рук, служба которых заменена с выгодой, остается без дела. Итак, новая машина замещает собой труд части работников, но она не уменьшает количество производимых вещей, потому что в таком случае ее не приняли бы; она перемещает доход; но окончательный результат безусловно в пользу машин, потому что если изобилие продукта и умеренность издержек его производства понижает продажную ценность, то потребитель, т. е. все и каждый, выигрывает...»
Оптимизм Сэ — неверность логике и фактам. Дело тут не в малочисленных случаях, произведенных раз, два или три в течение тридцати веков введением машин: вопрос идет о феномене постоянном, непрерывном и всеобщем. «Переместившись», по выражению Сэ, одной машиной, доход снова перемещается другою, потом третьею и все продолжает перемещаться новыми, пока остается место труду и обмену. Так надобно представлять этот феномен — и надобно согласиться, что если понимать это, он получает совершенно иное значение. Перемещение дохода, уменьшение труда и рабочей платы — это бедствие хроническое, постоянное, неизгладимое, род холеры, являющейся то в лице Гуттенберга, то в лице Аркрайта, то под именем Жаккара, то под именем Уэтта и маркиза Жуффруа4. Чудовище свирепствует несколько времени под одною формою, потом принимает другую, и экономисты, воображая, что оно удалилось, восклицают: беда была невелика! Спокойные и довольные тем, что выставляют всею силою своей диалектики положительную сторону вопроса, они не хотят смотреть на разрушающую сторону дела, оставляя, впрочем, за собою право, когда им снова заговорят о нищете, возобновить свои назидательные речи о непредусмотрительности и пьянстве работников.
«В 1750 году», — это соображение Дюнойе5, оно может служить образцом всех подобных мудрых рассуждений, — «в 1750 году население Ланкашира (где сосредоточивается хлопчато-бумажная промышленность Англии) было 300 000 человек, в 1801 оно благодаря бумагопрядильным машинам было 672 000 человек; в 1831 оно было 1 336 000. Прежде хлопчато-бумажная промышленность занимала 40 000 работников, а теперь занимает 1 500 000».
Дюнойе прибавляет, что при таком чрезвычайном увеличении числа работников, занятых этою промышленностью, цена труда стала наполовину больше прежней. Итак, развитие населения, следуя за промышленным движением, было факт нормальный и безукоризненный, точнее сказать, отрадный факт, — ведь приводят <его> в честь и славу развитию машин. Но вдруг Дюнойе
727
поворачивает налево кругом: этому множеству колес прядильного механизма недостало работы, и плата им по необходимости уменьшилась, машины изменили населению, ими вызванному, и г. Дюнойе принимается твердить: «беда происходит от излишества браков». Английская торговля, возбуждаемая своими безмерными рынками, отовсюду призывает работников и побуждает их к браку; пока труд идет хорошо, брак дело превосходное, и многочисленность детей ставится в похвалу машинам; но рынки неверны, и когда труд задерживается, когда рабочей платы нет, начинают кричать против брака, обвинять непредусмотрительность рабочих. Видите ли, нынешнее экономическое устройство безукоризненно, стало быть, нужно винить пролетариев.
Часто приводят в пример типографскую промышленность и всегда в духе оптимизма. Число лиц, живущих теперь книжным делом, быть может, в тысячу раз больше числа переписчиков до Гуттенберга. Из этого выводят, что изобретение книгопечатания не принесло никому убытка. Подобных фактов можно приводить сколько угодно и ни одного из них нельзя отвергнуть, но только не подвинется от них ни на шаг вопрос. Повторяю, никто не спорит с тем, что машины содействуют общему благосостоянию; но при этом неопровержимом факте я все-таки утверждаю, что экономисты изменяют истине, когда безусловно говорят, что упрощение способов производства машинами нигде не имело результатом уменьшение числа рук, занятых какою бы то ни было промышленностью. Экономисты должны были бы сказать, что машины подобно разделению труда служат при нынешней экономической системе и источником богатства и с тем вместе постоянною, неизбежною причиною нищеты.
«В 1836 году на одной из манчестерских фабрик девять станков, имевших по 380 веретен, управлялись каждый четырьмя прядильщиками, потом удвоили длину досок, в которых вертятся веретена, в каждом станке сделали по 680 веретен, и для управления станком сделалось достаточно двух человек».
Вот факт изгнания работника машиною. Введением лучшего механизма прогнаны три работника из четырех. Что же пользы, если через 50 лет, когда население земного шара удвоится, а иностранный рынок Англии учетверится, английские фабриканты возьмут назад своих рабочих? Хотят ли экономисты приводить увеличение населения в похвалу машин? Если хотят, пусть же откажутся от теории Мальтуса, пусть перестанут декламировать против чрезмерной плодовитости браков.
«На этом не остановились. Скоро новое механическое усовершенствование дало возможность одним работникам делать то, чем прежде занимали четверых». Новое уменьшение занятия труду на три четверти; в сумме уменьшение человеческого труда на пятнадцать шестнадцатых частей.
Один из больтонских фабрикантов (Больтон — один из не-
728
скольких огромных городов, окружающих Манчестер и составляющих с ним, можно сказать, один город) пишет: «Увеличение длины досок, в которых вертятся веретена, дозволяет нам употреблять 26 прядильщиков вместо прежних 35». Новое избиение работников: на четырех человек приходится одна жертва.
Эти факты извлечены из «Revue Economique»6 1842 года, и каждый может набрать много таких же фактов. Я сам был свидетелем того, как вводились скоропечатные машины вместо ручных станков. Я могу сказать, что видел своими глазами бедствия, которым подверглись оттого печатники (автор Philosophie de la Misère был прежде работником при типографии). Введение скоропечатных машин происходило 15 и 20 лет тому назад; с той поры часть печатников обратилась в наборщики, другие вовсе не нашли себе места в типографиях, многие умерли от нужды. Таким-то образом совершается переделка в рабочем классе при промышленных нововведениях. 20 лет тому назад 80 конноводных судов производили перевозку из Бокера в Лион; они истреблены 20 пароходами. Разумеется, торговля выиграла; но что сделалось с людьми, бывшими на конноводных судах? Перешли ли они на пароходы? Нет, они пошли туда, куда идут люди всех исчезающих промыслов: они пропали.
Следующие факты, извлекаемые мною из того же источника, дадут более положительное понятие о влиянии промышленных усовершенствований на судьбу работников.
«Средняя величина рабочей платы в Манчестере 10 шиллингов (3 руб. 25 коп.) в неделю. Из 450 работников не наберется 40 работников, получающих 20 шиллингов (6 руб. 50 коп.). Автор статьи позаботился заметить, что англичанин расходует денег в пять раз больше, чем француз; значит, манчестерские рабочие живут, как должен был бы жить французский работник на 2 франка 50 сантимов (62 коп.) в неделю.
«Edinburgh Review»7 за 1835 год. «Коалиция манчестерских работников, не соглашавшихся на уменьшение платы, заставила изобрести усовершенствование Шерпа и Роберта в ткацком станке; это изобретение порядком наказало безрассудных, составивших коалицию». Это «наказало» заслуживало бы наказания. Изобретение Шерпа и Роберта должно было возникнуть из самого положения технических искусств; сопротивление работников требуемому от них уменьшению платы послужило только поводом. По мстительному тону «Edinburgh Review» кажется, будто машины составляют уголовное наказание.
Один из английских фабрикантов говорит: «Непокорность наших работников заставила нас постараться обходиться без них. Мы сделали и вызвали всевозможные усилия ума, чтобы заменить услуги человека более послушными орудиями, и достигли нашей цели. Механика освободила капитал от порабощенности труду, где мы еще употребляем человека, он употребляется вре-
729
манным образом, в ожидании того, когда изобретется для нас средство производить его дело без него».
Какова система, приводящая негоцианта к тому, что он с восхищением думает: скоро общество будет обходиться без людей! Механика освободила капитал от порабощенности труду! Это точно то же самое, как если бы министерство взялось освобождать бюджет от порабощенности людям, платящим налоги. Безумец! Если работники стоят вам расходов, то ведь они ваши покупатели. Куда вы денете ваши продукты, когда, выгнанные вами, они перестанут потреблять? Потому удар, наносимый машинами, поразив работников, не замедляет бить и фабрикантов; если производством уничтожается потребление, само производство скоро принуждено бывает остановиться.
«В последнюю четверть 1841 года четыре большие банкротства, произошедшие в одном из английских мануфактурных городов, пустили по миру 1 720 работников». Эти банкротства были произведены излишеством производства, т. е. недостаточностью сбыта, иначе сказать, бедностью народа. Как жаль, что механика не может тоже освободить капитал от порабощенности потребителям. Как жаль, что машины тоже и не покупают сами тканей, ими производимых! Что за идеальное общество было бы, если бы торговля, земледелие и фабричная промышленность могли идти, а не было бы ни одного человека на земном шаре!
«В одном из йоркширских приходов работники вот уже 9 месяцев имеют работу только по два дня в неделю». — Это машины.
«В Джестоне две фабрики, стоившие 60 тыс. фунтов, проданы за 26 тыс. фунтов». — Они производили больше, чем могли сбыть. Это машины!
В заключение журналист замечает: «С 1836 года хлопчато-бумажная промышленность становится хуже».
Экономисты любят успокоивать свой ум картинами общественного благосостояния, — это главный признак, по которому узнаются они и по которому они ценят друг друга. Но все-таки есть между ними люди желчных мыслей, вечно готовые рассказам о возрастающем благоденствии противопоставлять доказательства упорной нищеты.
Теодор Фикс8 в декабре 1844 г. давал такую характеристику общего положения дел:
«Продовольствие народов уже не подвержено ужасным нарушениям от неурожайных годов, столь часто производивших голод до самого XIX века. Разнообразие посевов и земледельческие улучшения почти совершенно победили эту язву*. В 1791 году
общее производство хлеба во Франции считали в 47 млн. гектолитров; за вычетом посева, это давало 1 гектолитр 65 центилитров (0,785 четверти) на человека. В 1840 году это производство считается в 70 млн. гектолитров и на человека приходится 1 гектолитр 82 центилитра (0,867 четверти). Фабричные изделия возросли в пропорциях по крайней мере столь же сильных, как и питательные вещества; и можно сказать, что масса тканей более чем удвоилась, быть может, более чем утроилась в последние 50 лет. Улучшение технических способов производства привело к этому результату. С начала нынешнего века средняя жизнь возросла двумя или тремя годами, — это верный признак того, что увеличилось благосостояние или, выражаясь иначе, уменьшилась нищета*.
«В течение 20 лет цифра, доставляемая косвенными налогами во Франции, без всякого возвышения налогов, возросла с 540 млн. до 720, — это симптом прогресса в бюджете доходов, но еще более симптом экономического прогресса в обществе.
«1 января 1844 в сберегательных кассах было 3511̸2 миллион; из этого числа в парижских сберегательных кассах было 105 миллионов. А между тем сберегательные кассы стали развиваться только 12 лет тому назад, и надобно заметить, что эти 3511̸2 миллион не составляют всей массы реализированных сбережений, потому что эти капиталы получают и другое употребление. В 1843 году из 320 000 работников и 80 000 домашних служителей и служанок Парижа 90 000 работников положили в сбере-
гательные кассы 2 547 000 франков, а 34 000 служителей 1 268 000 франков».
Все эти факты совершенно справедливы, и заключение в пользу машин, из них выводимое, совершенно верно: действительно, машины дают сильное развитие общему благосостоянию. Но факты, которые мы приведем теперь, не менее достоверны, и заключение, которое мы выведем из них против машин, будет не менее справедливо: они служат непрерывной причиной павперизма. Я ссылаюсь на цифры самого Фикса.
Из 320 000 работников и 80 000 слуг, находящихся в Париже, 230 000 работников и 46 000 слуг, всего 276 000 человек, не имеют
733
ничего в сберегательных кассах. Кто отважится утверждать, что эти 276 000 человек — расточители, по собственной воле подвергающиеся нищете? Но как бы то ни было, надобно из этих цифр заключить, что из всей массы людей, живущих своим трудом, три четверти или люди нерасчетливые, ленивые и развратные, потому что они не кладут денег в сберегательные кассы, или что они по нищете не могут ничего сберегать. То или другое заключение неизбежно. Но здравый смысл не позволяет винить рабочий класс в целой массе его; потому надобно сложить вину на экономическое устройство. Как Фикс не видел, что его цифры сами изобличают себя?
Надеются, что со временем все или почти все работники будут класть деньги в сберегательные кассы. Не дожидаясь будущего, мы можем теперь же проверить, основательна ли такая надежда.
По свидетельству Вe, мэра пятого Парижского округа, «число неимущих хозяйств, записанных в Парижском бюро благотворительности, простирается до 30 000; это составляет 65 000 человек». В начале 1846 их было 88 474. А сколько бедных, не внесенных в эти списки? Наверное, не меньше. Итак, мы имеем в Париже 180 000 человек в нищете. А сколько еще живет в нужде? Наверное, столько же. Итак, в Париже 360 000 человек нуждающихся.
«Говорят об увеличении количества пшеницы на каждого человека! — восклицает другой экономист Луи Леклер9. Но разве нет во Франции огромных округов, население которых не ест хлеба, а питается исключительно маисом или каштанами».
Леклер указывает факт — мы объясним его. Население возрастает преимущественно в больших городах, то есть в пунктах, где потребляется наибольшее количество пшеницы; из этого видно, что среднее количество, приходящееся на человека, могло возрасти без улучшения общего положения.
«Говорят, — продолжает Леклер, — о возрастании потребления. Напрасно стали бы мы говорить, что парижские продавцы не подделывают съестные припасы: подделка эта существует. В Париже, в столице страны самых лучших вин, народ пьет какую-то поддельную гадость противного вкуса и запаха».
То, что говорится тут об частном случае, о вине, можно сказать о неудобствах, приносимых машинами всем предметам потребления. Везде та же система вычитания: каким бы то ни было способом нужно сокращать издержки производства для того, чтобы, во-первых, выгодно выдержать соперничество против производителей более счастливых или богатых; во-вторых, изготовить товары посредством тех бесчисленных нуждающихся покупщиков, у которых недостает денег купить ничего хорошего. Виноградное вино, производимое неподдельным образом, слишком дорого для массы потребителей; оно могло бы остаться в погребах торговцев. Виноторговец избегает этого за-
734
труднение: он не может делать машинами виноград и придумывает другие способы делать вино доступным по цене каждому.
Говорят об увеличении средней жизни; я признаю справедливость этой цифры, но прибавляю, что анализ, из которого она выведена, ошибочен. Предположим население в 10 миллионов человек. Если по какой-нибудь причине средняя жизнь возрастет пятью годами для 1 000 000 в этом обществе, а в 9 остальных миллионах смертность продолжает свирепствовать попрежнему, то, распределив увеличение но всему числу, мы найдем, что средняя жизнь увеличилась для каждого на полгода. О средней жизни, которая выставляется признаком общего благоденствия, надобно сказать то же, что о средней образованности: уровень знаний постоянно возвышается, но это не мешает быть теперь во Франции такому же числу варваров, как во времена Франциска I. Шарлатаны, спекулировавшие железными дорогами, много накричали о важности локомотива для распространения идей: экономисты, всегда готовые повторять пошлости, повторили и эту. Да разве идеям нужны локомотивы, чтобы расходиться по обществу? Но что же мешает идеям расходиться из Института в узкие и жалкие улицы предместий Сент-Антуанското и Сен-Марсельского, где живет эта толпа, скудная мыслями еще более, нежели хлебом? Отчего же между двумя людьми, которые оба живут в Париже, разница по образованности теперь втрое больше, чем в XIV веке, несмотря на омнибусы и на городскую почту?
Разрушительное влияние машин на общественное хозяйство и на положение работников производится сотнями разных способов, которые связаны между собою и развиваются друг от друга: остановкою работы, понижением рабочей платы, избытком производства на фабрике, недостатком рынков, подделкою продуктов, банкротствами, вытеснением рабочих из одного производства в другое, порчею человеческой породы, наконец, болезнями и смертью.
Сам Теодор Фикс заметил, что в последние 50 лет средний рост человека во Франции уменьшился на несколько миллиметров. На ком произошло это уменьшение?
В докладе, читанном перед Академией нравственных наук, Леон Фоше10 говорит: «Молодые работники бледны, слабы, малорослы, так же вялы в своих мыслях, как и в движениях. В 14 или 15 лет они по росту кажутся не больше 9- или 10-летних детей. Об умственном или нравственном их развитии надобно сказать что есть между ними такие, которые в 13 лет не имеют никакого понятия о добре и зле и которые слышат о нравственных обязанностях в первый раз тогда, когда отправляются в тюрьму».
Да, наука и промышленность делают изумительные успехи; но пока цивилизация не получит новых опор, умственное и материальное развитие пролетариата уменьшается; жизнь стано-
735
вится дольше и лучше для зажиточных классов, а для бедных становится короче и хуже. Это раскрывается книгами самыми благонамеренными, то есть представляющими вещи в самом розовом свете.
По исследованию Морога11, 7 500 000 человек во Франции имеют только по 91 франку в год, то есть по 25 сантимов (6 коп. сер.) в день. 5 су! 5 су! какая роковая сила в этом гнусном припеве!
В Англии (собственно в Англии, не считая Шотландию и Ирландию) размер налога на бедных был:
в 1801 году — 4 078 891 фунтов при населении в 8 872 930 человек
» 1818 — 7 870 801 11 978 875
» 1833 — 8 000 000 14 000 000
Итак, нищета развивалась быстрее народонаселения — куда годятся после этого гипотезы Мальтуса? А между тем в это время, несомненно, увеличивалась средняя цифра благосостояния, — куда же годится после этого статистика?
В первом округе Парижа, населенном людьми зажиточными, умирает в год 1 из 52, а в двенадцатом округе, в Сент-Антуанском предместье, населенном работниками, умирает 1 из 26. Это не мешает возрастанию средней жизни в Париже, по сраведливому замечанию Фикса.
В Мюльгаузене, фабричном городе, в 1812 году средняя жизнь была 25 лет и 9 месяцев; в 1827 году она была уже только 21 год 9 месяцев. А между тем средняя жизнь для всей Франции увеличивается. Что ж это такое?
Бланки12, не умея объяснить такое возрастание богатства параллельно с таким возрастанием нищеты, восклицает: «Увеличение производства еще не увеличение богатства. Напротив, нищета распространяется по мере того, как сосредоточивается промышленность.
Должна быть какая-то коренная ошибочность в системе, не дающей никакого увеличения ни капиталу, ни труду, увеличивающей затруднение производителей тем самым, что принуждает их увеличивать производство».
Машины обещали нам увеличение богатства; они сдержали слово, но в то же время дали нам увеличение нищеты. Они обещали нам свободу, — я докажу, что они принесли нам рабство.
Машины развивают сословие наемных рабочих. Первая, самая простая и самая сильная машина — фабрика и вообще большая мастерская. В ней сгруппированы работники по своим отношениям к разным частям выделки продукта. Мастерская в одно время увеличивает и массу производства и общественный дефицит.
(На этом рукопись обрывается)
736
ВАРИАНТ ПОДСТРОЧНОГО ПРИМЕЧАНИЯ К «ОСНОВАНИЯМ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ»
I
{Четвертая теорема о капитале
Много раз мы замечали сбивчивость, происходящую в изложении политической экономии от того, когда исследование не обращается на коренную сущность дела, а останавливается на второстепенных симптомах его, когда вместо приемов научных употребляется поверхностный метод меркантильной системы. В очень большом размере проявляются у Милля дурные последствия такого слишком неточного метода при изложении этой теоремы. Занятие производительному труду, говорит теорема, дает капитал, расходуемый на обращение труда к работе, а не запрос покупщиков на изготовленные продукты труда. Запрос на товары не запрос на труд. Запросом на товары определяется только направление труда, и не количество труда, не размер платы за него.
Достоварность этой теоремы показать было бы очень легко и просто, если бы анализ автора обратился прямо к сущности дела. В чем сущность дела? — зачеркнуто.}
Общество имеет в данном году известное количество хлеба, простых сортов одежды, бедных помещений и других предметов, которыми пользуются работники. Из этих вещей известная часть идет на содержание производительных работников, и только она составляет капитал. Другая часть тех же вещей, идущая на содержание прислуги, солдат и других непроизводительных работников или людей вовсе не работающих, вовсе не составляет капитала, а служит предметом непроизводительного потребления. Какое же количество работников может содержаться в этом обществе при занятиях производительным трудом? Дело ясное, что этих работников может быть содержимо только такое число, какое может быть содержимо идущею на их содержание частью хлеба, простой одежды и простых жилищ; а эта часть одна и составляет капитал; поэтому, разумеется, работники содержатся капиталом, идущим на их содержание, а не запросом на товары, ими изготовленные; если капитал не увеличивается, то не может увеличиться и число производительных работников. Запрос на товары явным образом определяет только характер работы, а не число работников. Если, например, на пищу работника нужно две четверти хлеба в год и если на содержание производительных работников употребляется 100 четвертей, то будут иметь содержание и работу 50 производительных работников. Запрос на товары будет определять только, какими работами сколько людей из этого числа будет
47 Чернышевский, т. IХ
737
занято. Если требуется количество бархата, производимое работою 10 человек, и количество сукна, производимое работою 15 человек, из 50 человек 10 будут заниматься выделкою бархата. 15 выделкою сукна, а остальные 25 какими-нибудь другими производительными работами и каждою из них в пропорции запроса на нее. Если пропорция запроса на разные товары изменится, изменится и пропорция, по которой 50 человек распределены между разными производительными работами.
Вот вся сущность дела. Она так ясна и проста, что излагается в следующих пяти строках:
Количество производительных работников не может быть больше того, какое может содержаться на предоставляемые этим работникам предметы продовольствия; эти предоставляемые производительным работникам предметы продовольствия составляют капитал; итак, без изменения в размере капитала не может изменяться общее число работников, занятых производительным трудом.
Вместо того, чтобы прямо и просто обратиться к этому основному факту, Милль излагает дело при помощи анализа только второстепенных симптомов, и оттого изложение запутывается. Он разбирает один симптом и доходит до своего заключения; но тут представляются разные сомнения и возражения по неудовлетворительности первого анализа. Чтобы опровергнуть их, он должен браться за другие симптомы, и с ними повторяется опять та же история. Вопрос остается запутанным до самого конца. Ближе всего подходит к коренной сущности дела пример, представляемый Миллем в примечании на страницах 200 и 201, — пример двух землевладельцев, из которых один обращает свой доход на содержание работников, а другой на свой собственный стол13. Доказательство это, представленное после многих недостаточных разъяснений, излагает, наконец, в истинно-научном виде ту сторону дела, на которую обращено внимание Милля. Но запутав сам для себя сущность вопроса предшествующим поверхностным изложением, Милль и тут в конце сбивается, потому что с самого начала забыл обратить внимание на обстоятельство очень важное: на характер производительного труда, которым заняты работники; а от этого он вовлекается в недосмотр, отнимающий почти всю практическую цену у излагаемой им теоремы. {Чтобы яснее увидеть его ошибку, мы повторим его гипотетическое объяснение, приняв ту предосторожность, что вместо неопределенных выражений «часть работников», «часть продуктов» поставим цифры — зачеркнуто.}
Положим, говорит Милль, что землевладелец А, получая ренту, расходует ее на содержание работников. Положим, что он эту ренту получает натурою. Положим, что предварительно дается фермеру извещение, какими продуктами потребуется
738
уплата ренты. Продуктом, производимым для уплаты ренты, будет в этом случае хлеб, этим хлебом А будет содержать своих работников. Если теперь вместо А явится новый владелец В, который захочет потреблять ренту в виде гастрономических блюд за собственным столом, фермер теперь должен будет употреблять на производство этих дорогих припасов, потребляемых лично одним В, ту часть труда, которая прежде при А производила хлеб, шедший в ренту и обращавшийся на продовольствие работников А; теперь хлеба для этих работников не будет производиться, и они останутся без продовольствия. Но, разумеется, если В не будет в первый год брать ренты, а оставит ее у фермера, фермер может употребить ее на продовольствие бывших работников А, которые, продовольствуясь попрежнему, произведут на второй год роскошное продовольствие для стола В.
Все это совершенно справедливо, но очень неопределенно. При владельце В рента идет на производство предметов для личного потребления В; но на производство каких именно предметов шла она при владельце А? Шла ли она также на производство предметов, потреблявшихся самим владельцем, или на производство предметов, потреблявшихся работниками? Этого существенного обстоятельства Милль не определяет. Положим, что работники А устроивают для него самого дом — в таком случае, действительно, будет продолжаться при владельце В прежнее положение дел, если только даст он фермеру год отсрочки в платеже ренты; в предыдущие годы при владельце А рента шла через руки владельца на потребление работников, производивших предметы, которыми пользовался только сам владелец; теперь, в первый год своего владения, В оставил ренту в руках фермера, который потребит ее также на содержание работников, производящих предметы, которыми будет пользоваться только сам владелец. Но если работники, которых содержал А, производили вещи, служившие в пользу не одному А, назначавшиеся также для простых людей, для этих работников или для их товарищей, <которые> например, строили дома для работников, то положение дел совершенно изменится при В, хотя бы рента и была на первый год оставлена в руках фермера, который станет содержать на нее работников; разница здесь в том, что при А продукты труда, содержимого рентою, обращались на потребление работников, а при В они будут обращаться только на личное потребление владельца.
{Чтобы разница между этими {тремя — зачеркнуто} различными положениями дел была яснее, мы, сохраняя все условия, бывшие в гипотезе Милля, предположим, что А сначала держал продовольствуемых рентою работников при {занятии огородничеством, а потом — зачеркнуто} постройке {коттеджей, домов, жилищ — зачеркнуто} работнических жилищ, а в последние
739
годы своей жизни потреблял их труд на {устройство для себя оранжерей — зачеркнуто} строение дома для самого себя. Таким образом мы будем иметь {четыре — зачеркнуто} три разные положения вещей: 1, положение дел, когда А производил трудом своих работников огородные овощи — зачеркнуто работнические жилища; {мы назовем это первым годам А — зачеркнуто} пусть это будет {продолжаться первые десять лет — зачеркнуто} первый период владения А. 2, положение вещей в то время, когда работники А занимались строением {оранжереи или ремонтом ее; это будет последний год А; 3, положение дел — зачеркнуто} дома для него самого; это будет второй период А; 3, положение дел, когда В будет оставлять ренту на целый год в руках фермера; это будет первый период В; 4, положение дел, когда В нашел излишним оказывать такую странную уступку фермеру и стал брать с него ренту своевременно, а не годом после той поры, в какую мог ее взять; это будет {положим десятый год В — зачеркнуто} второй период А*.
Разные положения, нужные нам для объяснения дела, стали, как видим, довольно многочисленны, и чтобы избежать запутанности мыслей в этом разнообразии положений, чтобы иметь всегда возможность ясного расчета, мы вместо неопределенных выражений введем в наш пример цифры.
По условиям гипотезы, составленной Миллем и принимаемой нами без всяких перемен, поместье предполагается {совершенно уединенным от остального света, живущим исключит — зачеркнуто} имеющим известное число населения, в том числе известно число работников. Положим, что этих работников 80 человек и что на продовольствие каждого из них необходимо 9 четвертей хлеба. {Эти 10 человек — зачеркнуто} Положим, что рента составляет четвертую часть продуктов, а остальные три четверти остаются в руках фермера. Положим, что каждый работник, занимающийся хлебопашеством, производит 12 четвертей хлеба {Положим, что из 80 работников работает у фермера 60 — зачеркнуто}. Теперь посмотрим, как изменяется положение работников в каждом — зачеркнуто}.
Если трудом, содержавшимся при А на ренту, производились предметы для потребления работников, то капитал в поместье с каждым годом увеличивался, с каждым годом возрастало производство поместья и росло в поместье каждый год число работников, из которых каждый мог получать продовольствие обильнее прежнего. В самом деле, положим, что владелец А вступил во владение поместьем после владельца Х, получавшего ренту в виде тонких вин, которые потреблял сам. Положим, что у фермера было 100 работников и что рента составляет половину продуктов. В таком случае из 100 работников фермера 50 занима-
лись производством тонких вин, шедших в ренту, а остальные 50 производили продовольствие для всего числа работников. Если каждый из 100 работников продовольствовался 10 четвертями пшеницы, то 50 работников, производившие продовольствие для себя и для 50 работников, производивших тонкие вина для ренты, производили каждый по 20 четвертей, всего 1 000 четвертей. А, вступая во владение поместьем, предуведомил фермера, что будет брать ренту в виде пшеницы. Фермер теперь обратил на земледелие тех 50 работников, которые прежде выделывали тонкие вина. По теории Мальтуса и Рикардо, новый труд, приложенный к земледелию, дает продукты уже не в такой большой пропорции, как давал прежний труд14, — впоследствии мы увидим, что причина убыли, ими указываемая, вознаграждается и перевешивается увеличением пропорции продуктов от других обстоятельств, также порождаемых увеличением населения, и что новые 50 работников будут производить пшеницы больше прежних, не по 20, а по 25 четвертей; но пока положим, по теории Мальтуса и Рикардо, что они будут производить меньше прежних, не по 20, а только по 19 четвертей. Все-таки в 1-й год произведено ими хлеба (50 чел. по 19 четв.) 950 четвертей, да прежние земледельцы попрежнему произведут 1 000 четвертей. Всего на второй год будет в поместье 1950 четвертей, и если работник будет получать вместо прежних 10 четвертей по 11, на второй год можно будет содержать 177 работников (1 950 : 11 = 177 3̸11). Из них 100 попрежнему произведут 1 950 четвертей, прибылые 77 человек по 18 четвертей — 1386 четвертей. Всего в поместье будет к третьему году 3 336 четвертей, и если каждый работник будет получать по 12 четвертей, продовольствия достанет на 278 работников (3 336 : 12 = 278); из них прежние 177 произведут попрежнему 3 336 четв., прибылые 101 по 17 четв. произведут 1 717 четв., всего к четвертому году будет в поместье 5 053 четверти, и если каждый работник будет получать по 13 четвертей, продовольствия достанет на 381 работника (5 053 : 13=381); из них 278 человек прежних произведут попрежнему 5 053 четверти, 103 человека прибылых по 16 четвертей произведут 1 648 четв.; всего к пятому году будет в поместье 6 701 четверть, и если каждый работник будет получать по 14 четвертей, продовольствия достанет на 478 работников. Из них в пятый год 93 прибылых по 15 четв. произведут 1 395 четв., прежние 381 попрежнему 6 701, а всего к шестому году будет капитала 8 096 четв., которого, по 15 четв. работнику, достанет на 540 работников (8 096 : 15 = 53911̸15). Таким образом, даже принимая без всяких ограничений принцип Мальтуса, разъясненный теориею Рикардо, мы, если только потрудимся отдать себе ясный отчет в деле, о котором сам Мальтус и его последователи говорят слишком поверхностно, увидим, что при употреблении ренты на
741
выгодный труд возрастание средств продовольствия идет вместе с возрастанием населения, что при возрастании общего числа населения возрастает и количество продовольствия, приходящегося на долю каждого человека. В самом деле мы имеем:
|
Капитал (продукт предыдущего года, идущий на продовольствие работников) в четвертях пшеницы |
На долю каждого работника приходиться продуктов (в четвертях пшеницы) |
Число работников, на продовольствие которых достаточен капитал |
1-й год А |
1 000 |
10 |
100 |
2-й » |
1 950 |
11 |
177 |
3-й » |
3 336 |
12 |
278 |
4-й » |
5 053 |
13 |
381 |
5-й » |
6 701 |
14 |
487 |
6-й » |
8 096 |
15 |
540 |
Но еще быстрее пойдет возрастание всех элементов, если мы примем в соображение те обстоятельства, которых не обнимает принцип Мальтуса (например, разделение труда, машины, возрастание энергии труда и пр.), и влияния, которые в действительности перевешивают силу принципа Мальтуса, так что в действительности продукт каждого прибылого работника бывает не меньше, а больше продукта прежнего работника, и прибылые работники второго года производят не по 19 и даже не по 20, а по 21 четверти, прибылые работники третьего года не по 18, а по 22 четверти и т. д. Тогда мы будем иметь следующее возрастание капитала и рабочих сил при прежнем возрастании продовольствия работника.
Когда в 1-й год А прибавляется к прежним 50 хлебопашцам еще 50 хлебопашцев, эти новые работники произведут по 21 четверти 1 050 четв., а прежние попрежнему 1 000 четв., всего 2 050; по 11 четвертей на человека, это даст во 2-й год продовольствие 186 работникам. Во 2-й год прибылые 86 раб. произведут по 22 четв., 1 892 четв., а прежние 100 раб. попрежнему 2 050; всего к третьему году продовольствия 3 942 четв., по 12 четв. работнику, на 328 чел. Прибылые 142 чел. в третий год по 23 четв. произведут 3 266 четв., прежние попрежнему 3,942 четв., всего к 4 <му> году будет продовольствия 7 208 четв., по 13 четв. работнику на 554 человека. В 4 <-м> году прибылые 226 раб. произведут по 24 четв., 5 424 четв., прежние 328 попрежнему 7 208 четв., всего к 5 <-му> году будет продовольствия 12 632 четв., по 14 четвертей работнику, на 902 работника. В 5-й год прибылые 348 раб. произведут (по 25 четвертей) 8 700 четвертей, прежние попрежнему 12 632 четверти; всего в 5-й год будет произведено капитала к продовольствию труда в следующем году 21 332 четверт — количество, достаточное
742
для 1 422 работников, считая на каждого по 15 четвертей. В этом случае все возрастание капитала идет быстрей, нежели по простой геометрической прогрессии; именно мы имеем:
|
Количество капитала |
Возрастание его сравнительно с предыдущим годом |
2-й |
2 050 |
— |
3-й |
3 942 |
92% |
4-й |
7 208 |
83 » |
5-й |
12 632 |
75 » |
6-й |
21 332 |
69 » |
(На этом рукопись обрывается)
НАБРОСКИ ИЗ РАЗДЕЛА «МАЛЬТУСОВ ЗАКОН»
Прежде, нежели начнем излагать свой взгляд на мальтусову теорему и объяснять, к каким заключениям приводит точный разбор ее, мы должны сделать две оговорки.
Читатель, вероятно, уже и прежде находил в наших замечаниях на Милля слишком много вычислений, но в анализе мальтусовой теоремы он увидит целые страницы, состоящие из одних цифр. Мы уже не раз говорили, что сами очень хорошо понимаем, как утомителен подобный характер изложения. Но что же делать, когда необходимо прибегать к математике для обнаружения ошибок, возникающих именно только из того, что общие фразы гораздо легче пишутся и читаются, чем длинные вычисления. Кому не угодно скучать над колоннами цифр, тот может пропускать их и переходить прямо к выводам, которые мы делаем из них. Но мы просим такого читателя не отрицать наших выводов без проверки цифр, на которых они основаны. А мы полагаем, что между нашими читателями найдутся люди, расположенные отрицать наши выводы по привычке верить голословным толкам отсталых французских экономистов и их учеников. Мы обязаны были не отнимать у таких читателей средства рассмотреть основания, по которым мы принуждены не разделять их привычного мнения.
Итак, я печатаю ряды формул и таблиц, составлением которых не мне бы следовало заниматься, потому что я не имею никакой претензии выставлять себя математиком. Каждый студент первого курса математического факультета, каждый хороший ученик гимназии четвертого класса имеет в математике сведения гораздо обширнейшие, чем я. Скрывать это мне было бы напрасно по самому характеру изложения, по неловкости приемов при составлении формул; каждый сколько-нибудь знающий хотя элементарную алгебру читатель увидит, что я никогда не поднимался в ней до уравнений второй степени, что все мои
743
знания ограничиваются правилами арифметики и практическим знакомством с употреблением логарифмов. То, что мне стоило целых недель или месяцев, другому, сколько-нибудь знакомому с приемами математического анализа, не стоило бы и пяти минут труда. Но что же делать, если люди, знающие математику, обращали так мало внимания на какие-нибудь политико-экономические задачи, кроме элементарных вопросов о продолжительности средней жизни, — вопросов столь простых, что и не стоило прибегать к помощи математиков за их решением: политической экономии представляется бесчисленное множество других вопросов, которые действительно нуждаются в их помощи, но ни одним из них не занимались до сих пор математики, как бы следовало; я не виню их в этом: им не были указываемы эти вопросы, и в неразработанности таких задач виноваты не математики, а сами экономисты, не понимавшие, что эти задачи требуют не общих фраз, а математического разбора. По недостатку верного взгляда на характер экономических вопросов экономисты обращались к математикам за помощью только, можно сказать, в пустых случаях.
Возьмем в пример хоть мальтусову теорему. По какой прогрессии, с какой быстротой размножается число людей при данном проценте рождений и смертей? Это очень хорошо может сам узнать каждый, кто помнит из арифметики главу о геометрической прогрессии. Но некто Зюсмильх, живший в половине прошлого века, попросил Эйлера составить ему эти таблицы, которые точно так же мог бы составить первый встречный учитель арифметики какой-нибудь приходской школы. Мальтус увидел эти таблицы и заметил в них, что число людей при некоторых пропорциях рождений и смертей возрастает очень быстро и притом по геометрической прогрессии. На этом он и утвердился, на этом и построилась вся его теория. Но когда он составил свою формулу об уменьшении производительности земледельческого труда при возрастании населения, явились новые вопросы, ответа на которые не было в эйлеровых таблицах. Ни Мальтус, ни кто другой из его последователей не составил формул и таблиц по этим новым вопросам, — мало того что не составил, даже не заметил, что эти вопросы также требуют математического разбора; мало того, что ни Мальтус, ни его последователи не поняли этого сами, — они даже не поняли, когда Годвин стал говорить им о необходимости дальнейшего математического труда. Голос Годвина был заглушен криками: «не нужно нам ничего больше, мы знаем все, что нужно знать: мы достигли окончательных выводов»; а эти их выводы были не больше, как неопределенные фразы, не дающие никакого отчетливого представления о сущности дела.
Из этих новых вопросов, порождаемых мальтусовой теоремой, некоторые по силам даже и мне, при всей скудости моих ма-
744
тематических знаний; я разбираю их. Человек, более меня знакомый с математикой, легче меня пришел бы к выводам, найденным мной, но если я дошел до них с большим трудом, между тем как он открыл бы их легко, это уже только мой убыток, только потеря нескольких месяцев моей жизни на работу, которую другой мог бы исполнить в один день; а самой верности выводов ограниченность моих математических знаний вовсе не вредит, это может увидеть каждый, кто потрудится проверить путь, которому я следовал. Представились мне и другие вопросы, которых я не мог решить, но которые очень легко решит всякий, знакомый с высшим анализом. Эти вопросы я отмечаю с надеждою, что кто-нибудь из математиков не пожалеет двух-трех часов времени на составление формул, по которым они должны решаться. {Имея претензию на то, что разъяснил значение мальтусовой теоремы точнее, чем понималось оно прежде, я очень хорошо знаю, что наши экономисты, не дерзающие иметь ни о чем собственного суждения, не составляют той публики, к которой следовало бы мне обратиться с моими выводами; они могут быть оценены только учеными самостоятельными, только учителями, а не нашими учениками, умеющими только повторять {вычитанное во французск — зачеркнуто} то, что слышат от учителей. Но я не могу предвидеть, скоро ли найду возможным изложить перед зап — зачеркнуто}.
Начнем с частного примера, на котором будет видно, в чем состоит сущность дела.
Мы видим, что во Франции, точно так же, как и во всякой европейской стране, огромное большинство населения живет скудно, что от этого происходят болезни, пороки, преждевременная смерть. Это происходит, по мальтусовой теореме, главным образом от недостатка пищи. Но неужели французская почва не может производить гораздо большего количества пищи, достаточного на изобильное продовольствие всех ее нынешних жителей? — Может, отвечает нам мальтусова теорема, но для этого нужно употребить на земледелие гораздо большее количество труда.
Припомним сущность мыслей, изложенных Миллем.
Если известное число хлебопашцев производит на данном пространстве земли известное количество хлеба и если к этим прежним хлебопашцам прибавится некоторое число новых сотрудников, то труд каждого из новых хлебопашцев произведет количество хлеба меньшее того, какое производилось трудом каждого из прежних хлебопашцев. Например, если 100 хлебопашцев, обработывая на одной квадр. географической миле известное количество десятин, производили 4 000 четвертей хлеба, то средним числом каждый из них производил 40 четвертей. Если на той же квадратной миле явится еще 100 новых хлебопашцев, то эта прибавка рабочих сил уже никак не произведет еще новых 4 000 четвертей хлеба, а произведет только 3 500, или 3 000 или
745
2 500 четвертей, — положим, 3 000 четвертей. Таким образом мы будем иметь всего 200 хлебопашцев, производящих 4 000 четвертей*, и каждый хлебопашец будет производить средним числом уже не 40 четвертей, как прежде, а только 35.
Это происходит оттого, что из разных почв и местоположений, составляющих квадр. милю, первые 100 хлебопашцев выбрали самые лучшие участки, и новые хлебопашцы должны приняться за обработку земель, менее плодородных или имеющих менее выгодное положение.
Такой результат происходит, впрочем, только при том предположении, что земледельческие процессы не усовершенствовались. Но в них может произойти усовершенствование, сила которого может быть так значительна, что вознаградит или даже перевесит убыль в пропорции производительности труда, происходящую от меньшего плодородия земли, на которую обращается труд новых хлебопашцев; положим, например, что к тому времени, когда явились эти новые хлебопашцы, прежний плуг заменился усовершенствованным, который глубже и лучше разрыхляет землю, так что при нем жатва бывает на одну четвертую часть обильнее, нежели при прежнем. Тогда мы получим:
Прежние 100 хлебопашцев, работая усовершенствованным плугом, произведут уже не 4 000, а 5 000 четвертей. Труд новых хлебопашцев будет менее успешен по прежней пропорции 3 : 4; стало быть, они произведут помощью усовершенствованного плуга
х : 5 000 = 3 : 4,
3 750 четвертей. Все 200 хлебопашцев вместе произведут 5 000 + 3 750 = 8 750 четвертей, и каждый хлебопашец средним числом произведет 8 750 : 200 = 43,75 четверт.
Таким образом, несмотря на прибавление в числе хлебопашцев, заставившее их обратиться к обработке худших земель, общая производительность земледельческого труда будет выше прежней благодаря введенному усовершенствованию.
Но это благотворное влияние введенного усовершенствования не будет в состоянии долго уравновешивать понижение производительности от новых увеличений числа хлебопашцев. В самом деле, пусть прибавится к прежним 200 земледельцам еще 200, труд их будет уступать производительностью труду прежних по принятой нами пропорции
х : 8 750 = 3 : 4; х = 6 562,5.
Прежние 200 хлебопашцев попрежнему произведут 8 750 четв., а новые 200 хлебопашцев только 6 562,5; все 400 хлебопашцев произведут таким образом 8 750 + 6 562,5 =
= 15 312,5 четвертей, так что каждый из 400 работников будет производить средним числом только по 38,28 четвертей. Для предотвращения этого понижения производительности нужно было бы опять произойти новому усовершенствованию.
Таким образом история человечества по отношению к продовольствию от хлебопашества представляется постоянною борьбою двух сил, имеющих противоположное влияние; с одной стороны, производительность земледельческого труда возвышается усовершенствованиями, с другой стороны, падает от размножения людей.
Вся важность состоит в том, какое представление должны мы иметь о размере могущества, с которым действует понижающая сила; от этого зависит решение вопроса о возможности или невозможности человеку успешно бороться с нею. Быть может, даже при самом быстром размножении людей, какое только допускается физиологическим устройством человека, понижающая сила действует в таком размере, что практически возможный или даже легкий размер земледельческих усовершенствований достаточен для уравновешения этого вредного влияния. В таком случае, если люди не могут размножаться со всею быстротою, какая физиологически возможна, препятствием тому надобно было бы считать неудовлетворительное устройство человеческих дел. В этом случае господство нужды, пороков, преждевременной смертности в известном обществе надобно приписать просто устройству этого общества. Так думал знаменитый английский прогрессист конца прошлого и начала нынешнего века, Годвин, одна из статей которого и послужила поводом к тому, что Мальтус занялся исследованиями {имевшими целью опровергнуть систему Годвина, винившую только самих людей, их нравы и понятия и ставившую источником бедности, пороков только экономическое устройство — зачеркнуто}, имевшими своим результатом знаменитую мальтусову теорему, сущность которой мы изложили.
Указав, что самая способность человеческого рода служит причиною понижения производительности земледельческого труда, Мальтус был так поражен могуществом этой силы, постоянно стремящейся понизить уровень благосостояния, что провозгласил действие земледельческих усовершенствований очень слабым перед нею. Если так, если действительно усовершенствования не могут идти с быстротой, которая была бы нужна для уравновешивания полного действия всей физиологической способности людей к размножению, тогда, конечно, коренною виною нужды надобно считать физиологическое наше устройство; единственное опасение для людей — удерживаться от физической любви. Мальтус это и говорит; он даже чувствует надежду, что когда люди убедятся в неоспоримости предлагаемых им правил, они будут исполнять их, — надежда, свидетельствующая о
747
том, что этот проницательный человек при всем своем гениальном уме плохо понимал человеческую натуру. Против органической потребности человек бессилен. Некоторые люди, поставленные в исключительное положение или одаренные исключительною силою характера или исключительностью физических страстей, могут отказывать себе добровольно в удовлетворении физическим требованиям, но число таких людей совершенно ничтожно, и результат их воздержности не производит никакой заметной разницы в статистических цифрах. Можно ли, например, рассчитывать, что средняя цифра потребляемой пищи заметно уменьшается от чрезвычайной воздержности некоторых людей в еде? Нет, страсть насыщать желудок так непобедима для массы, что 9 999 человек из 10 000 всегда будут наедаться досыта, если только могут. Удовлетворению потребности в пище могут встречаться внешние препятствия; но известно, что потребность физической любви никогда не затрудняется внешнею невозможностью удовлетворения. Обстоятельства могут удерживать людей от вступления в брак, но это нимало не мешает им нарушать совет Мальтуса о воздержности. Если он верил в практичность своего совета, он предавался иллюзии, совершенно несообразной с человеческими страстями; он и люди, разделяющие его мнение в этом отношении, должны называться утопистами, — они заслуживают этого имени гораздо больше, чем Кампанелла, Томас Морус или Кабе15. Если люди не могут размножаться со всею быстротою, допускаемою устройством их организма, задержкой всегда будет не нравственное воздержание, предлагаемое Мальтусом, не «предупреждающая задержка», по его выражению, а «положительная задержка», нищета, порок, война, болезни и т. д. Если существуют какие-нибудь учреждения, мешающие развитию капитала, возрастанию земледельческого продукта, то не стоит хлопот отменять эти учреждения: всеми возможными реформами страдания массы отсрочились бы лишь на самое короткое время, и размножение людей очень скоро понизило бы уровень опять на ту же степень нищеты, болезней и т. д., на какой был он при существовании отмененных вредных учреждений. Разница была бы лишь в там, что когда учреждения задерживали размножение людей, то число страдальцев было меньше, чем будет по их отменении, на время облегчившим массу и открывшим ей простор к размножению. Сам Мальтус прекрасно говорит об этом в первых трех главах третьей книги своего трактата о принципе населения. Мы приведем здесь важнейшие места из этих замечательных глав (не имея под рукой английского подлинника, мы переводим с французского перевода, по изданию Жозефа Гарнье, Collection des économistes, том VII, Париж, 1852, ст. 317 — 345).
———————
Ему казалось, что он может сделать эту уступку, именно не вредя силе своего аргумента; ему казалось, очевидно, что и в 25 лет земледельческий продукт не может удвоиться и что таким образом уже недостанет пищи для полного числа людей, какое могло бы явиться к концу этого периода, если бы способность размножения действовала с полною силою. Но теперь мы знаем факты, показывающие противное. Мы знаем, например, что если распространить на всю Францию обработку земли по плодопеременной системе вместо господствующего теперь трехпольного хозяйства и других слишком отсталых способов пользования землею, то без увеличения нынешнего размера полей Франция могла бы производить хлеба в восемь или в девять раз больше, чем теперь. При периоде удвоения в 25 лет такое количество хлеба понадобилось бы не раньше, как через целое столетие, при десятилетнем периоде удвоения уже через 40 лет, и потому становится важным вопрос о том, во сколько же именно лет стало бы удвояться число жителей во Франции при водворении полного изобилия. Если периоды удвоения при наибольшей возможной быстроте размножения людей довольно продолжительны, то французы успели бы, если бы захотели распространять вместо дурных способов обработки хорошие, поддерживать высоту земледельческого продукта наравне с размножением населения, по крайней мере до тех пор, пока оно увеличивалось бы до восьми раз против нынешнего числа. Но если периоды удвоения могли бы быть, например, по 10 лет, как готов принимать Мальтус, то население Франции увеличилось бы в восемь раз в течение 30 лет, и действительно у французов не могло бы достать силы на усовершенствование своего земледелия соразмерно такому быстрому требованию. Чтобы наши слова стали яснее, представим соображения известного агронома Гаспарена и сделаем выводы из них.
Он говорит («Cours d’agriculture», там V, стр. 233 — 237), что при плодопеременном хозяйстве каждые 100 гектаров возделываемой земли дают продовольствие для 931 человека, если будет введен с достаточным удобрением следующий четырехгодичный севооборот: 1) картофель, 2) пшеница, 3) клевер или вика, 4) пшеница. Если бы такой севооборот был введен на всех 32 000 000 гектарах земли, находящихся ныне во Франции под хлебопашеством, то Франция могла бы легко кормить до 297 000 000 человек, то есть население слишком в восемь раз больше нынешнего. Итак, со стороны французской почвы нет препятствий французскому населению размножаться по крайней мере в течение трех первых периодов удвоения. Но важность состоит в том, что для введения плодопеременной системы на всех этих 32 000 000 гектарах возделываемой земли нужно было бы, по расчету Гаспарена, затратить на улучшение почвы, на размножение скота и на приобретение улучшенных земледельче-
749
ских орудий капитал до 51 150 000 000 франков, кроме того земледельческого капитала, которым уже владеет Франция. Мы уже знаем, что такое в сущности капитал. Это — ни более ни менее как особенное видоизменение труда. Когда капитал оценивается на деньги, это надобно понимать так, что известное количество труда выражено в денежном счете по существующим ценам наемного труда. Гаспарен считает годичное содержание земледельческого работника и плату его от 550 до 600 франков. Таким образом мы должны понимать, что для земледельческого усовершенствования, о котором говорит Гаспарен, нужен был годичный труд 85 или 90 миллионов работников. Посмотрим же теперь, каким количеством рабочих рук может располагать Франция? Гаспарен представляет следующие цифры (том V, стр. 176).
Общее число мужчин от 18 до 60 лет во Франции . . . . . . . 9 372 000
Из них уже занято земледельческими трудами . . . . . . . . . . 4 930 000
Итак, всего остается менее, чем 4 500 000 человек, которые могли бы заняться трудом, нужным для усовершенствования, о котором говорит Гаспарен.
Мы видим, что если бы все дело, требуемое для увеличения земледельческого продукта в восемь раз, нужно было совершить в немного лет, то во Франции недостало бы рабочих сил для удовлетворения этой надобности. Но совершенно иной вопрос, если окажется, что это дело не требует чрезвычайной спешности, что население не может удваиваться быстрее, чем в 25 лет, а потому земледельческий продукт, в восемь раз больший, понадобился <бы> никак не раньше 75 лет, стало быть, и работу над введением усовершенствованного земледелия можно бы разложить во Франции на 75 лет; тогда оказалось бы, что на первый год довольно было бы заняться этим делом 400 000 работников, то есть менее чем одной одиннадцатой части тех взрослых мужчин, которые не занимаются теперь земледелием, соразмерно тому, как росло общее числю населения, росло бы и число этих работников, оставаясь все в одной пропорции к общему числу населения, то есть составляя во все следующие годы несколько менее одной двадцать третьей части всех взрослых мужчин, как составляло в первый год*. Если бы Франция серьезно захотела усовершенствовать свое земледелие, она, вероятно, могла бы найти этих 400 000 работников для пособия
нынешним своим земледельцам. Положим, что из 4 500 000 взрослых мужчин, не занимающихся в ней земледелием, очень многие заняты работами, полезными и нужными для общества; но, вероятно, найдется из них гораздо более одиннадцатой доли таких людей, которые или не занимаются ничем дельным, или вовсе ничем не занимаются.
Если читатель не был оттолкнут от чтения этими арифметическими подробностями, очень утомительными, как мы сами знаем, но необходимыми для разъяснения дела, — если он не потерял охоты следить за нашим изложением, то он, конечно, видит, что не в том важность, действительно ли люди имеют физиологическую тенденцию размножаться по геометрической прогрессии, а именно только в том, как быстра эта прогрессия, какое наименьшее число лет могут иметь периоды удвоения при всевозможной быстроте размножения, какая только допускается устройством человеческого организма. А вот именно этого и не исследовал Мальтус, не исследовал и никто из его учеников. Он и они все остановились на одном предисловии к исследованию вопроса, вообразили, что решили всю задачу, когда едва-едва только коснулись первого элемента, из которого только еще возникает она.
Почему они так сделали, почему они почли свое дело конченным, еще и не начав настоящего дела, читатель легко сообразит, вспомнив побуждения, по которым Мальтус принялся за свое исследование. Целью его было показать, что человеческие бедствия проистекают главнейшим образом не из недостатков экономического устройства, а из законов самой натуры, что никакие реформы не принесут прочного улучшения человеческому быту, что поэтому слишком горячиться из-за них не для чего: все равно, какой порядок вы ни введите, очень быстро возродятся все прежние бедствия.
Человечество может размножаться по геометрической пропорции, и в Североамериканских Штатах число людей удваивается в 25 лет, — чего же вы хотите? Всякое улучшение будет поглощено этим быстрым размножением. Эффект был произведен, цель достигнута, стало быть и дело кончено. Каждый, кто не хотел сказать: я не хочу реформ, имел теперь против них неотразимый аргумент. Реформаторы были выставлены перед глазами толпы за людей, которые хлопочут о пустяках и не понимают неизбежного хода человеческих вещей.
Но для нас, интерес которых вовсе не в том, чтобы опровергнуть Годвина или опровергнуть его противника Мальтуса, а только в том, чтобы доискаться истины, — для нас, которым все равно, к каким бы заключениям ни привела истина, дело вовсе не кончено тем, что Мальтус нашел против Годвина аргумент очень поразительный своей видимою простотою, мы {хотим знать, как устроена человеческая натура — зачеркнуто}видим,
751
что дело вовсе не кончено, что нужно исследовать вопрос гораздо точнее.
Итак, мы опрашиваем, какова же нормальная быстрота размножения людей, если их потребности, имеющие своим результатом размножение рода, не стесняются теми задержками, о которых говорит Мальтус.
—————————
{…Мальтуса и результат вытек страшный. Мальтус и его последователи не догадались, что призрак, их устрашивший, возник просто от неуменья их сообразить разницу результата при счете процентов по годичным и 25-летним срокам. Население удваивается в 25 лет, стало быть через 25 лет понадобится вдвое больший продукт. {Ведь это страшно сказать — зачеркнуто}. Но позвольте: разве население вдруг удвоилось в течение 25-го года, а в прежние годы все оставалось на первоначальной цифре и разве вдруг понадобилось в один год удвоить продукт, а не рос он понемногу в каждый из 25 годов периода? Мальтус и его последователи просто не умели составить счета по своей собственной формуле. Вникнем в закон, по которому идет возрастание продукта в этой формуле.
Если 100 человек работников производят 100 возов хлеба и если 200 человек произведут 200 возов, то дальше новое удвоение работников не удвоит продукта, а прибавит к нему только 100 возов. Что это значит? Производительность труда каждого из 200 новых работников вдвое меньше производительности труда прежних. Итак, мальтусова формула говорит нам, что производительность земледельческого труда новых работников уменьшается пропорционально возрастанию всего числа работников. Когда число работников стало вдвое больше, производительность труда новых работников стала вдвое меньше — перечеркнуто}.
Но мы знаем из Милля, верно передающего в этом случае мысли самого Мальтуса, что это говорится только о результате труда, остающегося без всяких усовершенствований; если же земледельческие процессы совершенствуются, то производительность труда первоначальных работников увеличивается; пропорционально тому бывает и производительность труда новых работников. Таким образом действие закона, по которому увеличение числа работников уменьшает производительность земледельческого труда, может до некоторой степени вознаграждаться усовершенствованием земледельческих процессов. Мы знаем, что всякие вообще усовершенствования в других отраслях промышленности, или в учреждениях народа, или в его обычаях имеют точно такое же влияние. Прогресс цивилизации, как мы видели из Милля, непременно увеличивает производительность земледельческого труда. Посмотрим же теперь, по какой прогрессии
752
должна она возрастать от усовершенствований в земледельческих процессах и от других успехов цивилизации, чтобы возрастанием из этого источника вознаграждалось уменьшение производительности, происходящее от увеличения числа работников. Миллю кажется, что эти земледельческие и другие усовершенствования должны иметь громадную величину, необычайно быстрое возрастание для уравновешения этой убыли, — должны иметь такое быстрое и колоссальное развитие, что нет и надежды на возможность постоянного или хотя бы сколько-нибудь продолжительного равновесия. Попробуем считать по 25-летним срокам, как считает Мальтус с своими последователями.
Возьмем население в 1 000 человек. Положим, что из них 100 взрослых мужчин земледельцы. Положим, что каждый из этих земледельцев производит 30 четвертей хлеба. Всего производится хлеба в обществе 3 000 четвертей, то есть по три четверти на человека.
Через 25 лет население удвоилось, число хлебопашцев также. Но производительность труда новых хлебопашцев вдвое меньше производительности прежних: они производят не по 30, а уже только по 15 четвертей; всего на 2 000 человек производится только 4 500 четвертей (100 прежних земледельцев по 30 четвертей, 3 000 четвертей, 100 новых по 15 — 1 500 четвертей). Это дает только по 2,25 четверти на человека в обществе, а нужно по 3 четверти, нужно 6 000 четвертей. Чтобы достигнуть такого результата, людям нужно произвести улучшения, действием которых первоначальная производительность земледельческого труда увеличилась бы не менее как на целую треть. Тогда первоначальные 100 работников произвели бы вместо 30 четвертей по 40, всего 4 000 четвертей, а новые работники половину этого числа 2 000; итог производства был бы 6 000 четвертей. Меньшим размером улучшений нельзя достичь уравновешения между потребностями общества и убылью, происходящею от меньшей производительности труда новых работников сравнительно с трудом первоначальных. То же самое будет повторяться в каждом периоде удвоения, и в каждые 25 лет нужен размер улучшений, от которого производительность земледельческого труда поднималась бы на целую треть выше прежнего.
Размер улучшений требуется действительно громадный, и трудно полагать, чтобы ход усовершенствований мог долго идти в такой прогрессии; потому-то Мальтус и все его последователи, в том числе даже Милль, говорят: всякие усовершенствования могут иметь только мимолетное влияние; лишь на минуту устраняется дефицит продовольствия улучшениями технических процессов или общественного быта: «волна, едва отступивши, приливает снова» и снова топит людей, если они размножаются с полной быстротой, к какой способно человеческое племя.
48 Чернышевский, т. IX
753
Все это совершенно так, если вести счет по 25-летним периодам. Но ведь на самом деле не вдруг в 25-й год удвоивается население; оно растет до этого числа небольшими ежедневными прибылями. В Англии, например, каждый день прибывает по нескольку сот лишних жителей от перевеса рождающихся над умирающими; каждая новая земледельческая операция должна производить хлеба настолько больше, насколько увеличилось население со времени прежней операции. В наших климатах, имеющих одну жатву в год, надобно считать возрастание населения и потребное для него возрастание земледельческого продукта по годичным срокам. Попробуем вести такой счет, сообразный с действительным ходом дел, и посмотрим, что выйдет.
Если население удвоивается в 25 лет, как мы должны считать по мальтусовой формуле, то годичный процент его возрастания 2,81138; то есть, общество, имеющее 1 января какого-нибудь года 10 000 000 населения, будет иметь 1 января следующего года 10 281 138 человек. Производить вычисления над таким большим Числом было бы затруднительно, потому для краткости положим процент возрастания 2,9 и будем считать надобности общества, имеющего 10 000 человек, полагая по-прежнему, что одна десятая часть жителей — взрослые мужчины земледельческого сословия и что каждый работник производит 30 четвертей пшеницы, по 3 четверти на каждого жителя.
При проценте возрастания 2,9, если в первом году было 10 000 человек и 1 000 земледельцев, то во втором году будет 10 290 человек всех жителей и 1 029 человек земледельцев. Для полного продовольствия всего числа жителей нужно во второй год 30 870 четвертей (10 290 × 3). Посмотрим, какой недочет окажется по мальтусовой формуле от уменьшения производительности труда новых хлебопашцев и какой размер улучшений нужен для уравновешения этого недочета.
Прежние 1 000 хлебопашцев попрежнему произведут по 30 четвертей, всего 30 000 четвертей.
Производительность труда каждого из 29 новых хлебопашцев будет настолько ниже 30 четвертей, насколько 1 029 больше 1 000.
30 : х = 1 029 : 1 000.
Из этого мы получаем: х = 29,15; то есть каждый новый земледелец произведет не по 30, а только 29,15 четвертей. Все вместе 29 новых хлебопашцев произведут 845,35 четвертей.
Итого весь земледельческий продукт второго года будет только 30 845 35 четвертей, между тем как для полного продовольствия было бы нужно 30 870 четвертей. Таким образом дефицит составляет 24,65 четвертей. Какой же размер улучшений нужен для уравновешения этого дефицита?
Для его покрытия производительность первоначального
754
труда должна стать настолько выше 30 четвертей, насколько 30 870 больше 30 845,35:
30 : х = 30 845,35 : 30 870
Из этого мы получаем: х = 30,0240; то есть усовершенствования должны быть так велики, чтобы труд первоначального работника производил вместо прежних 30 четвертей 30,0240 четвертей. В самом деле тогда мы будем иметь:
1 000 прежних работников производят по 30,0240 четверти, всего 30 024,0 четвертей.
29 новых работников производят каждый настолько меньше 30,0240 четверти, насколько 1 029 больше 1 000.
х : 30,02440 = 1 000 : 1 029
Из этого мы получаем: х = 29,19; то есть каждый новый работник произведет по 29,19 четвертей, а все 29 новых работников вместе 846,51 четверти.
Таким образом весь продукт второго года будет:
30024,0
—————
30 870,51
то есть полный продукт, какой нужен на продовольствие всего увеличившегося населения*.
Так вот какова величина годичного улучшения, нужная для уравновешения убыли производительности, происходящей от увеличения числа работников. Этот размер годичного улучшения равняется 0,024 четверти на 30 четвертей, то есть составляет 0,08 процента. В течение всего 25-летнего периода эти ежегодные улучшения составляют