Том IX. Полное собрание сочинений в 15 томах

Глава V

Основные теоремы относительно капитала

1. Если предыдущие объяснения были удовлетворительны, то они с достаточною полнотою представили читателям понятие о капитале, достаточно ознакомили их с ролью капитала в конкретных случаях среди темноты, которую окружают это понятие обстоятельства отдельных фактов, и теперь даже тот, кто не был приготовлен к этим соображениям, может уже понять основные теоремы относительно капитала. Полное понимание этих теорем составит уже значительный шаг из темноты к свету.

Вот первая из этих теорем: размер промышленности ограничен размером капитала. Эта истина так очевидна, что часто принимается за бесспорную в разговорной речи. Но замечать иногда истину еще совершенно не то,

102

что признавать ее всегда и не допускать мнений, не согласных с нею. До последнего времени законодатели и публицисты почти постоянно пренебрегали аксиомою, которую мы представили; до сих пор чрезвычайно часто излагаются мнения не совместные с нею.

Вот выражения разговорной речи, основанные на принятии этой истины. Обращение промышленных сил на какое-нибудь определенное дело выражается фразою «приложение капитала» к этому делу. Обращать промышленные силы на обработку земли значит прилагать капитал к земле. Употреблять труд на фабричное производство значит прилагать капитал к этому производству. Такими выражениями предполагается, что промышленность не может получить размера, превосходящего капитал, который можно затратить на нее. В самом деле, кто ясно понимает эту мысль, не может не согласиться с ней. Разумеется, фраза «приложение капитала» есть выражение метафорическое: в сущности прилагается к делу труд, а капитал служит только необходимым условием для того. Мы часто говорим о «производительных силах капитала»: это выражение не совершенно правильно. Производительные силы только труд и природа; и если, расширяя смысл выражения, можно сказать о какой-нибудь части капитала, что она имеет производительную силу, то сказать это можно только об инструментах и машинах: они, подобно ветру или воде, принимают участие в труде. Пища работников и материалы производства не имеют производительной силы; но труд может проявлять свою производительную силу только тогда, когда снабжен ими. Размер промышленности не может быть больше того, на сколько снабжена она материалами для обработки и пищею для прокормления. Это дело очевидное; но при всей его очевидности часто забывают, что народ известной страны содержится и удовлетворяет своим потребностям не из продуктов настоящего своего труда, а из продуктов прошедшего труда. Люди потребляют то, что уже произведено, а не то, над производством чего еще трудятся. А из того, что произведено, только часть отдается на содержание производительного труда; размер этого труда не бывает и не может быть больше того, сколько его может быть прокормлено и снабжено материалами и орудиями производства на ту часть продуктов, которая идет на него и составляет капитал страны.

Несмотря на очевидность этого факта, долго думали, что законы и правительства могут создавать промышленность, не создавая капитала. Правительство косвенным образом может в известной степени содействовать тому, чтобы народ делался более трудолюбив, или успешность его труда увеличивалась; но думали, что правительство может развивать промышленность не этим путем. Полагали, что хотя бы искусство и энергия работников не увеличивались, хотя бы не были заставляемы работать люди, которые прежде содержались в праздности, правительство все-таки может создать большее количество промышленных дел, не увеличивая запаса, на который производится промышленность. Запретительными законами правительство прекращало ввоз какого-нибудь товара; заставив тем производить этот товар дома, оно хвалилось, что обогатило страну новой отраслью промышленности, выставляло на похвальбу в статистических таблицах количество полученного продукта и труда, употребленного на производство, и объявляло всю эту сумму выигрышем для страны, доставленным ей через запретительный закон. В Англии политическая арифметика этого рода несколько потеряла свой кредит, но у наций континентальной Европы она еще процветает. Если бы законодатели понимали, что размер промышленности ограничен размером капитала, они понимали бы, что когда масса капитала страны не увеличилась, то часть капитала, обращенная их законами на новоприобретенную отрасль промышленности, отнята у какой-нибудь другой отрасли, в которой она давала занятие, вероятно, почти такому же количеству труда, какому дает занятие в новом деле*.

2. Если размер промышленности ограничен размером капитала, из этого еще не должно заключать, чтобы он всегда достигал такого предела. Быть может, что нельзя получить такого числа работников, какое мог бы содержать и употреблять на дело капитал. Это, как известно, случалось в новых колониях, где капитал пропадал иногда бесполезно, по недостатку рабочих сил; примером тому служила колония Лебединой Реки (Swan River) в первые годы по своем основании. На существующий капитал живут многие люди, которые не производят ничего или могли бы производить больше, нежели производят. Если работники будут сведены на более низкую плату или склонены к тому, чтобы за прежнюю плату работать больше часов, или если их семейства, которые уже содержатся из капитала, будут в большем

против прежнего размере содействовать увеличению производства, то данный капитал доставит занятие большему количеству производства. Непроизводительное потребление производительных работников, которое все получается теперь из капитала, могло бы прекратиться или быть отсрочено до получения продукта, и на эту сумму было бы можно содержать еще известное число работников, кроме нынешнего. Этими способами общество могло бы получить от своих существующих средств большее количество продуктов; и оно бывало принуждаемо прибегать к таким способам, когда, при внезапном уничтожении значительной части его капитала, становилось делом главнейшей важности то, чтобы употребить остальной капитал с наибольшим размером действия.

Где промышленность не достигает предела, назначаемого ей капиталом, правительства могут приближать ее к этому пределу различными способами, например тем, чтобы привозить новых работников; так привозятся кули и свободные негры в Вест-Индию. Правительства могут увеличивать размер промышленности и другим способом: они могут создавать капитал. Они могут налагать подати и обращать их на производительное употребление. Они могут делать еще другую вещь, имеющую почти такое же значение: налагать подати на доход или предмет расхода и употреблять получаемые суммы на уплату государственных долгов. Рентьер, у которого выкуплены облигации государственного долга, захочет попрежнему получать доход от своей собственности и большая часть ее обратится на производительное употребление, а между тем значительная часть этой суммы взята из доходов, обращавшихся на непроизводительное употребление, потому что человек платит не весь налог из той части имущества, которую сберегает, а некоторую, если не главную, долю налога платит из той части, которую иначе израсходовал бы. Надобно прибавить, что всякое увеличение производительной силы капитала (или, точнее говоря, труда), порождаемое техническими усовершенствованиями или другими причинами, ведет к увеличению количества труда, содержимого капиталом: при увеличении массы продуктов некоторая часть прибавочного количества, конечно, всегда будет сбережена и обращена в капитал. Тем более надобно ждать этого, когда увеличение выгодности производства служит усилением побуждения обращать запасы от непроизводительного назначения к производительному.

3. Размер промышленности ограничен размером капитала, и потому каждое увеличение капитала дает или может давать большее количество занятий для промышленности; этому возрастанию нельзя назначить пределов. Я вовсе не отрицаю того, что капитал или часть капитала может получить употребление, непригодное для содержания работников, может быть изъята из оборота обращением в машины, постройки, земледельческие улучшения и т. д. При каждом большом возрастании капитала значительная часть его всегда получит такое употребление И будет только содействовать труду работников, а не содержать их. Но я хочу сказать то, что часть капитала, назначенная на содержание работников, может (при предположении неизменности других условий) быть увеличиваема выше всякого данного размера, и все-таки будет можно найти занятие для работников; выражаясь иначе, если есть люди; способные работать, и есть пища для их прокормления, то они всегда могут быть употреблены на производство чего-нибудь. На этой теореме надобно несколько остановиться, потому что она принадлежит к числу тех, с которыми люди легко соглашаются в виде общих формул, но от которых они расположены отступаться в хаосе действительных фактов общественной жизни; притом же теорема эта сильно противоречит обыкновенным мнениям. К числу мнений, наиболее распространенных между людьми, принадлежит то, что непроизводительные расходы богатых необходимы, чтобы дать занятие бедным. До Адама Смита почти никто не сомневался в справедливости такого мнения; да и после Адама Смита писатели, очень знаменитые и действительно заслуживающие уважения (например, Мальтус, Чомерс, Сисмонди), утверждали, что если бы потребители стали сберегать и обращать в капитал слишком большую часть своего дохода

105

и если бы они не обращали на непроизводительное потребление сумму средств, находящуюся в известной пропорции к капиталу страны, то эта прибавка к сбережению была бы просто потерею для общества, потому что не было бы рынка для сбыта товаров, которые произвел бы капитал, созданный таким образом. Я считаю это за одну из тех многочисленных ошибок, которые происходят в политической экономии, когда мы не начинаем исследование с простейших вопросов, а прямо бросаемся в запутанные конкретные феномены.

Каждый может видеть, что если бы доброжелательное правительство владело всею пищею, всеми инструментами и материалами общества, то оно могло бы требовать производительного труда от всех, кого допускает к участию в пище и никогда не имело бы затруднения в том, чтобы найти поле для занятия этому производительному труду; потому что пока оставалась бы неудовлетворенной чья-нибудь и какая-нибудь потребность, требующая удовлетворения материальными предметами, труд общества мог бы быть обращен на производство чего-нибудь, способного удовлетворить этой потребности. Частные люди, владеющие капиталом, увеличивая его новыми накоплениями, делают точно то же самое, что в нашем предположении делалось бы доброжелательным правительством. Можно предполагать гипотетическим образом какие угодно случаи, потому вообразим самый крайний случай, какой только можно представить. Предположим, что каждый капиталист дошел до такого мнения, что, не имея заслуг более, чем хороший работник, он не должен жить лучше работника, и что, сообразно такому внушению совести, все капиталисты сберегают весь излишек своей прибыли; или предположим, что эта воздержность производится не собственным их желанием, а налагается законом или общественным мнением на всех капиталистов и на всех землевладельцев. Итак, непроизводительные расходы приведены к наименьшему размеру; спрашивается теперь, какое употребление себе найдет увеличившийся капитал? Кто станет покупать товары, им производимые? Нет покупщиков и на те товары, которые уже были произведены в прежнее время. Итак, товары останутся непроданными, говорят нам; они будут тлеть в кладовых, пока капитал уменьшится до своей прежней величины или, точнее сказать, до величины меньшей прежнего на ту пропорцию, на какую уменьшился запрос со стороны потребителей. Но говорить это значит видеть тольку одну половину дела. В предполагаемом нами случае не было бы со стороны капиталистов и землевладельцев запроса на предметы роскоши. Но, когда эти сословия обращают свой доход в капитал, они не уничтожают этим свою силу потребления, они только переносят ее от себя на работников, которым дают занятие. Относительно работников можно сделать два предположения: в числе их происходит увеличение, пропорциональное увеличению капитала, или не происходит такого увеличения. Если оно происходит, вопрос не представляет затруднения: производство предметов необходимости для нового населения займет место производства предметов роскоши для части прежнего населения и доставит ровно такое же количество занятия, какое было утрачено. Но предположим, что население не возросло. Все, что прежде расходовалось на предметы роскоши капиталистами и землевладельцами, распределяется между существующим числом работников под формою увеличенной рабочей платы Предположим, что эти работники уже и прежде были достаточно снабжены предметами необходимости. Что же теперь будет? Будет то, что работники станут потребителями предметов роскоши, и капитал, прежде употреблявшийся на производство предметов роскоши, попрежнему может употребляться тем же путем; разница только в том, что предметы роскоши распределяются по всему обществу, между тем как прежде распределялись только между немногими людьми. Строго говоря, увеличение сбережений и увеличение производства могло бы продолжаться до того, пока каждый работник стал бы иметь все удобства богатства, совместные с продолжением труда, предполагая, что сила труда работников физически достаточна для произведения всей массы этих удобств для всего числа работников. Таким образом, границею богатства никак не может слу-

106

жить недостаток потребителей, а служит ею только недостаточное количество производителей и производительных сил. Каждое увеличение капитала дает труду или увеличение занятия или увеличение вознаграждения, обогащает или страну, или рабочий класс. Если новый капитал находит новые руки для занятия делом, он увеличивает общую массу продуктов; если он не находит новых рук, он дает прежним рукам большую пропорцию продуктов, и даже в этом случае может увеличить общую массу продуктов, возбуждая работников к более усердному труду*.

4. Вторая основная теорема о капитале относится к источнику, из которого он происходит. Капитал есть результат сбережения. Полное доказательство тому находится в объяснениях, уже изложенных нами; но самая теорема требует еще новых объяснений.

Если бы каждый расходовал на личные надобности и удовольствия все, что производит, и весь доход, получаемый им из продуктов других людей, то капитал не мог бы возрастать. Весь капитал, за ничтожным исключением, был первоначально результатом сбережения. Я говорю, однако же, о некотором исключении; оно ничтожно, но оно существует. Человек, трудящийся на свой собственный счет, может расходовать на себя все, что производит, и не

будет становиться беднее; запас продуктов, которым он продовольствуется, пока соберет свою жатву или продаст свое изделие, служит капиталом; но нельзя сказать, чтобы этот запас сберегался, потому что весь он употребляется на надобности этого человека и расходуется, быть может, столь же быстро, как расходовался бы в праздности. Мы можем вообразить, что известное число лиц или семейств живут каждое на своем участке земли, каждое продуктами своего собственного труда, и что каждое из них потребляет весь продукт. Но даже и они должны сберечь (то есть не обратить на свое личное потребление) ту часть продукта, какая необходима на посев. Итак, даже в этом простейшем состоянии экономических отношений нужно было сделать некоторое сбережение: люди эти должны были произвесть больше, чем потребили, или потребить меньше, чем произвели. Еще больше нужно им сделать сбережения, чтобы нанять других работников или увеличить свое производство до такого размера, какой не может совершаться собственным трудом иx рук. Все продукты, употребляемые человеком на содержание и ведение чьего-нибудь труда, кроме своего собственного труда, должны были первоначально быть собраны сбережением; кто-нибудь должен был произвести их и отказаться от их употребления. Итак, не делая практической неточности, можно сказать, что весь капитал и в особенности всякое увеличение капитала — результат сбережения.

В грубом и не безопасном положении общества постоянно бывает, что капитал принадлежит не тому лицу, которое сберегло его, а какому-нибудь другому, более сильному или принадлежащему к более сильному обществу, и перешел к владельцу посредством грабежа. Даже при таком порядке дел, в котором собственность была ограждена, возрастание капитала долго происходило почти повсюду главным образом от лишений, которые хотя в сущности одинаковы с сбережением, но не называются этим именем потому, что нет в них добровольности. Действительными производителями были рабы, принужденные производить столько, сколько можно было вынудить у них силою, а в потреблении своем ограничиваться только тем, что давала им расчет их владельцев или сострадательность этих владельцев, вообще очень незначительная. Но это насильственное сбережение не породило бы никакого увеличения капитала, если бы часть продуктов, остающихся от него, не была снова сбережена, и уже добровольно сбережена, владельцем. Если бы он потреблял на личные свои надобности все, что по его принуждению произвели и оставили непотребленным рабы, он не увеличил бы своего капитала и не получил бы средства содержать большее число рабов. Да и вообще чтобы содержать какое бы то ни было число рабов, надобно было предварительно сделать сбережение, заготовить вперед какой-нибудь запас, по крайней мере пищи. Но это сбережение могло быть сделано не отказом от личных расходов, которому добровольно подвергал себя хозяин: вероятнее, что оно было бы сделано самими рабами, когда они еще были свободны, а потом насилие или война, лишившая их личной свободы, перенесла в руки победителя и продукты, ими сбереженные.

Есть еще другие случаи, в которых термин сбережение, с мыслями к нему обыкновенно принадлежащими, не применяется в точности к процессу, каким увеличивается капитал. Если, например, мы скажем, что единственный путь ускорить возрастание капитала есть усиление сбережения, то в читателе, вероятно, пробудится этим мысль о большем ограничении потребления и об увеличении лишений. Но, очевидно, что все, увеличивающее производительную силу труда, создает больший запас для делания сбережений и дает средства увеличивать капитал без всякого увеличения лишений, а, напротив, вместе с увеличением личного потребления. По научному смыслу термина, происходит сбережение и в этом случае. Правда, что потребляется больше, но и остается после потребления больше прежнего: излишек производства над потреблением тут значительнее прежнего, и потому такой процесс правильно называется большим сбережением. Надобно сказать, что термин «сбережение» не совсем удобен; но всякий другой термин был бы еще менее удобен. Сбережение состоит в том, когда потребляется меньше, не-

108

жели производится; капитал увеличивается собственно этим процессом, а не всегда непременно уменьшением в размере потребления. Не надобно нам до такой степени порабощать себя разговорному языку, чтобы, употребляя слово сбережение в научном смысле, забывать о том, что увеличение капитала совершается не одним путем уменьшения в размере потребления, а также и другим путем — увеличением производства.

5. Третья основная теорема о капитале тесно связана со второю, теперь изложенною нами. Вот она; хотя капитал сберегается и составляет результат сбережения, но тем не менее он потребляется. Слово «сбережение» вовсе не говорит, чтобы сберегаемое не потреблялось, не говорит даже и того, чтобы потребление сберегаемого непременно отсрочивалось; оно говорит только, что если сберегаемое немедленно потребляется, то потребляется не лицом сберегающим, а другим лицом. Если продукт просто отложен для будущего употребления, то надобно сказать, что он спрятан; и пока он спрятан, вовсе он не потребляется. Но если он употребляется как капитал, то он весь потребляется, только потребляется не капиталистом*. Часть его обменивается

на орудия или машины, изнашивающиеся от употребления: часть на семена или материалы, которые уничтожаются в прежнем своем виде посевом или обработкою и совершенно уничтожаются потреблением окончательного продукта. Остальная часть уплачивается производительным работникам, потребляющим эту плату на свои ежедневные нужды; а если работники и сберегут часть платы, то она, говоря вообще, не прячется, а посредством сберегательных касс и других подобных учреждений снова обращается в капитал и потребляется.

Принцип, нами изложенный, служит сильным примером необходимости внимательно вникать в самые элементарные истины нашей науки: это одна из самых элементарнейших истин ее, а между тем почти никто не понимает этой теоремы, если не вникал в науку, и почти никто не соглашается даже принять эту истину, когда слышит ее в первый раз. Для профана непонятно, как сберегается то, что потребляется. Для него сберегающий человек представляется человеком, прячущим деньги; он думает, что сбережение недурно, или даже похвально, когда имеет целью обеспечение семейства и тому подобные заботы; но профан совершенно не думает, что сберегать значит приносить пользу другим: сберегать, по его мнению, то же, что хранить вещь для самого себя, а растрачивать то же, что раздавать вещь по рукам других. Человек, расходующий свое состояние на непроизводительное потребление, считается разливающим благодеяния на всех окружающих его; он предмет такого сочувствия в обществе, что часть этой популярности переходит даже на человека, расточающего состояние, не принадлежащее ему, на человека, который не только уничтожает свой капитал, если когда имел его, но, под видом займа и с обещанием уплаты, овладевает даже капиталом, принадлежащим другому, и также уничтожает его.

Эта ошибочность обыкновенного взгляда происходит оттого, что обращается внимание только на одну и притом небольшую часть следствий, проистекающих от сбережения и от растраты: люди не думают о тех последствиях, которые не попадаются сами на глаза. Глаз следует за сберегаемым имуществом в воображаемую шкатулку и тут теряет его из виду. Он следит за растрачиваемым имуществом, как оно идет в руки торговцев и людей, окружающих расточителя; но в обоих этих случаях глаз одинаково не проникает до окончательного назначения имущества. Сбережение (на производительное потребление) и растрата очень сходны в первом периоде своего процесса. То и другое начинается потреблением, разрушением известной части богатства. Разница только в том, какие вещи потребляются и какие люди потребляют их. В первом случае изнашиваются инструменты, уничтожаются материал, также пища и одежда, которую потребляют работники; во втором случае потребляются, то есть уничтожаются, дорогие вина, экипажи и меблировка. До сих пор последствие обоих дел для национального богатства было почти одинаково: одинаковое количество богатства уничтожилось тем и другим делом. Но при мотовстве этот первый фазис служит и окончательным фазисом: известное количество продуктов труда исчезло, и ничего от них не осталось; а сберегающий человек во все время, пока продолжалось разрушение, держал на работе людей, восстановлявших уничтожаемые продукты, и в результате оказывается, что работники с излишком воспроизвели то количество продуктов, которое было потреблено. Эта операция может быть бесконечное число раз повторяема без нового сбережения, потому раз сделанное сбережение становится фондом, могущим содержать вечное время известное число работников, которые ежегодно воспроизводят свое продовольствие с прибылью.

Для непривычного соображения истинный характер этих феноменов затемняется тем, что в них участвуют деньги. Почти все расходы производятся посредством денег, и потому деньги приобретают вид главного эле-

110

мента в этом деле; а деньги не истребляются, они только переходят из одних рук в другие, и от внимания ускользает уничтожение, происходящее при непроизводительном расходе. Деньги только перешли из рук в руки, и люди и думают, что богатство также перешло из рук мота в другие руки. Но это просто значит смешивать деньги с богатством. Уничтоженное богатство было нe деньги, а те дорогие вина, экипажи и меблировка, которые были куплены на деньги; эти вещи уничтожены теперь безвозвратно, и общество стало беднее на всю сумму их. Могут сказать, что дорогие вина, экипажи и меблировка не пища, не инструменты, не материалы и ни в каком случае ре могли бы годиться на содержание труда; что они годятся только на непроизводительное потребление и что ущерб богатству общества наносился, когда они производились, а не тогда, когда они потреблялись. Я согласен допустить такое замечание, насколько нужно для разъяснения предмета, и замечание это было бы совершенно справедливо, если бы эти убыточные предметы роскоши брались из существующего запаса, которому не было бы уже суждено пополняться. Но ведь они будут производиться вновь, пока будут для них потребители, и будут производиться в большем количестве для удовлетворения увеличившегося запроса; потому, когда потребитель расположился тратить 5 000 фунтов из своего дохода на предметы роскоши, он из года в год держит соответственное число работников, занятых производством вещей, которые никак не могут пригодиться для производства. Труд этих работников теряется по отношению к возрастанию национального богатства; пища, инструменты и материалы, ежегодно потребляемые ими, отнимаются из общего запаса нации, пригодного на производительное употребление. По мере расточительности или роскоши известного класса, промышленность страны обращается к производству предметов роскоши для него, и не только уменьшается количество занятия для производительных работников, но продовольствие и инструменты, нужные для производительного занятия, производятся в меньшем количестве.

Словом сказать, сбережение обогащает, а расточительность приводит к бедности общество, подобно отдельному человеку; иначе говоря, это значит, что общество в целом своем составе обогащается тою суммою, какую расходует на содержание производительного труда и на содействие ему и, наоборот, беднеет на ту сумму, какую потребляет для своих удовольствий*.

6. Возвратимся к нашей основной теореме. Все, что производится — потребляется, потребляется и то, что называется растрачиваемым, и то, что называется сберегаемым; притом сберегаемое потребляется так же быстро, как растрачиваемое. Все выражения разговорного языка ведут к тому, чтобы мы этого не замечали. Когда говорится о старинном богатстве страны, о богатствах, наследованных от предков, эти и все подобные им выражения ведут нас к мнению, будто богатства, переданные от предков, были произведены очень давно, в то время, когда они первоначально были приобретены, и будто в нынешнем году произведена только та часть капитала страны, на какую увеличилась в нынешнем году вся сумма его. На самом деле вовсе не то. Большая часть тех составляющих богатство ценностей, которые ныне существуют в Англии, произведена человеческими руками в течение последних двенадцати месяцев. Очень мала та часть этого огромного богатства, которая существовала лет десять тому назад: из нынешнего производительного капитала страны едва ли существовало тогда что-нибудь, кроме домов на фермах и фабричных зданий, да немногих из нынешних кораблей и машин; да и из этих домов, кораблей и машин разве очень немногие просуществовали бы десять лет, если бы не употреблялся в это время новый труд на их поправку. Земля осталась от прежнего времени, и она почти единственная вещь, оставшаяся от прежнего времени. Зато она и не произведена; а все, что произведено, исчезает и почти все исчезает очень быстро. Почти все роды капитала по своей натуре неспособны долго сохраняться. Есть только несколько, и притом очень мало, произведений, способных иметь очень долгое существование. Уэстминстерское аббатство⁴⁰ с небольшими починками продержалось несколько столетий; некоторые греческие статуи существуют больше 2 000 лет; пирамиды, быть может, вдвое или втрое больше⁴¹. Но это предметы, назначенные на непроизводительное употребление. За исключением мостов и водопроводов (к которым можно прибавить некоторые резервуары и плотины), почти нет сооружений для промышленности, которые существовали бы долго. Промышленные здания вообще скоро изнаши-
ваются употреблением, да и нет расчета строить их с вековечною прочностью. Капитал поддерживается из поколения в поколение не тем, что сохраняется, а тем, что постоянно воспроизводится: все составные части его разрушаются употреблением, и вообще разрушаются вскоре после того, как произведены; но люди, потребляющие их, занимаются между тем производством другого капитала, имеющего больший размер. Возрастание капитала подобно возрастанию населения. Каждый, кто рожден, умирает; но каждый год число рождающихся больше числа умирающих: потому население постоянно возрастает, хотя ни одного из лиц, составляющих его, не существовало на свете до времени вовсе недалекой старины.

7. Это постоянное потребление и воспроизведение капитала служит объяснением факту, столь часто возбуждающему удивление, факту чрезвычайной быстроты, с которою страны поправляются от опустошений, — тому, что скоро исчезают все следы бедствий, нанесенных землетрясениями, наводнениями, ураганами и военным разорением. Неприятель опустошает страну огнем и мечом, разрушает или увозит почти все существующее в ней движимое богатство; все жители разорены; но через несколько лет все почти в таком же виде, как было до войны. Эта vis medicatrix naturae, «целебная сила природы», часто бывала предметом бесплодного изумления или приводилась в пример чудесного могущества сбережения, вознаграждающего такие громадные потери в такое короткое время. Но тут нет ровно ничего удивительного. То, что уничтожено неприятелем, в недолгое время было бы уничтожено и самими жителями; богатство, столь быстро воспроизводимое ими, они должны были бы воспроизводить и воспроизвели бы во всяком случае, и, вероятно, в столь же недолгое время. Разницы тут никакой нет, кроме той, что во время воспроизведения они не имели наслаждения потреблять сами то, что было произведено ими прежде. Возможность быстрого возвращения погубленных бедствием богатств зависит главным образом от того, сохранилось ли население страны. Если ее трудящееся население не истреблено во время бедствия и не вымерло потом от голода, то, сохранив прежнее искусство и знание, оно имеет оставшеюся без повреждений свою землю с ее прочными улучшениями; вероятно, имеет прочные здания, также сохранившимися без повреждений или почти без повреждений, или с не очень важными и многочисленными повреждениями; и таким образом у него остались почти все элементы, нужные для ведения производства в прежнем размере. Если у жителей осталось столько пищи, или столько ценностей, чтобы купить пищи на то, чтобы с какими бы то ни было лишениями просуществовать и быть в состоянии работать, они скоро произведут такое же количество продуктов, в общей своей сложности приобретут прежнее количество богатства и капитала и достигнут этого простым продолжением труда, какой прежде употребляли на свои занятия. Это факт, порождаемый вовсе не силою сбережения в разговорном смысле слова, потому что мы видим тут не добровольную воздержность, а лишения, налагаемые внешнею необходимостью. Тут действует воспроизведение*.

А между тем, так сильна привычка мыслить о предмете не прямо по его признакам, а только через посредство технических фраз, и ученые исследователи так мало свободны от тех умственных немощей, которыми страдают профаны, что простого объяснения, приведенного нами здесь, не умел, сколько я помню, дать ни один политико-эконом до д-ра Чомерса, — писателя, у которого много мыслей, по моему мнению, ошибочных, но у которого всегда есть то достоинство, что он изучает феномены в самом их источнике и выражает их самостоятельным языком, часто раскрывающим такие стороны истины, которые закрываются принятою фразеологиею.

8. Из того воззрения, которым доктор Чомерс объясняет изложенный нами вопрос, он выводит важные заключения о другом, близком к объясненному факту предмете, о государственных займах на войну и на другие непроизводительные расходы. Займы эти, заменяя собою налоги, берутся из капитала, между тем как налоги платились бы из дохода и отчасти или вполне покрывались бы увеличением экономии в расходах; итак, по принципам, нами изложенным, займы ведут страну к обеднению. Но годы, когда расходы, делаемые на занятые суммы, совершались в громаднейшем размере, часто бывали годами большого наружного благосостояния: средства страны и богатство ее, вместо того чтобы являться уменьшенным, показывали все признаки быстрого возрастания, пока длился расход, и оказывались сильно расширившимися по его окончании. Все согласны в том, что так было с Великобританией во время последней долгой континентальной войны (при Наполеоне I)⁴³, и много места понадобилось бы на исчисление всех неосновательных политико-экономических теорий, порожденных этим фактом, вошедших на некоторое время в доверие у публики, благодаря ему, и превозносивших непроизводительное потребление, как более выгодное, чем производительное. Не входя в изложение всех причин, не дававших тут и обыкновенно не дающих стране чувствовать последствия этих чрезвычайных растрат ее производительных сил в полном размере, какой обозначается теориею, мы предположим самый неблагоприятный из всех возможных случаев: предположим, что вся занятая и уничтоженная правительством сумма богатств была вынута заимодавцем из производительного потребления, которым была вся она фактически занята. В таком случае капитал страны уменьшен на всю величину этой суммы. Но если сумма эта не была страшно чрезмерною, то по самой сущности дела нет причин национальному капиталу не возвратить на следующий год свою прежнюю величину. Заем не мог быть взят из той части капитала, которая состоит в инструментах, машинах и зданиях. Он весь должен быть взят из той части капитала, которая служит платою работникам, и работники пострадали от займа пропорционально взятой сумме. Но если никто из них не умер с голоду, если рабочая плата

могла вынести такое уменьшение, или если благотворительность отвращала от работников совершенное отсутствие продовольствия, то нет причины, почему бы труд их в следующем году произвел меньше, нежели в предыдущем*. Если они за плату, уменьшившуюся известным числом миллионов, произведут столько же, как прежде, эти миллионы будут выиграны хозяевами их**. Таким образом немедленно восстановляется урон, нанесенный

капиталу; впрочем, восстановляется он лишениями и часто сильно нищетою рабочего класса. Вот действительная причина, почему такие периоды, даже при самых невыгодных обстоятельствах, очень могут быть временами выигрышей для тех, благосостояние которых обыкновенно считается во мнении общества за национальное благосостояние*.

Это ведет к спорному вопросу, на который и было обращено особенное внимание д-ра Чомерса: каким путем правительству лучше получать суммы, требуемые экстренным непроизводительным расходом: путем ли займов, по которым только проценты доставляются налогами, или путем налогов на время расхода в размере всего количества расхода? — На финансовом языке последний способ называется «взиманием в один год всей суммы расхода». Доктор Чомерс сильно защищает этот последний способ. Вообще думают, говорит он, что взять налогами в один год всю требуемую сумму дело или невозможное, или очень неудобное; что нация не может, без большого обременения, вдруг уплатить всю эту сумму из своего годового дохода, и что гораздо лучше требовать у нее ежегодного небольшого платежа в виде процентов, чем за один раз потребовать такого огромного пожертвования. Он отвечает на это, что пожертвование в обоих случаях одинаково делается. Что растрачивается в год, говорит он, то неизбежно берется из дохода за один год. Все богатство, производимое в стране, образует ее годовой доход; каждая часть этого богатства составляет часть чьего-нибудь годового дохода. Та сумма лишений, говорит он, которая произошла бы от взятия всей суммы расхода способом налогов, не отстранится, если возьмется способом займа. Потеря не отвращается, а только слагается на рабочие классы, которые менее всех других могут и должны выносить ее; а с тем вместе новым чистым убытком остаются все материальные, нравственные и политические неудобства, производимые установлением и сохранением налогов на вечную плату процентов. Из продуктов или из сумм, назначенных на производство продуктов, взят капитал на то, чтобы поступить в казну и израсходоваться непроизводительным образом, — в том и другом случае вся эта сумма одинаково берется у рабочих классов; потому заем в действительности уплачивается в один год; все пожертвование, нужное для уплаты его, одинаково производится на самом деле в этот год; только уплачено оно не в те руки, куда должно идти*, потому не погашает собою требования казны, и уплачивается посредством наихудшего из налогов, налога, исключительно падающего на рабочий класс. Совершив этим самым трудным и несправедливым из всех путей весь подвиг, нужный на погашение долга, страна все-таки остается обременена этим долгом и вечною уплатою процентов.

Это воззрение кажется мне совершенно верным относительно той части поглощаемых займом ценностей, которая без займа была бы употреблена на

производительную промышленность в самой стране. Но практическое положение дела редко вполне соответствует такому предположению. Займы в менее богатых странах делаются преимущественно из иностранного капитала, который, быть может, не пошел бы на употребление в эту страну ни под какою иною гарантиею, кроме обязательства со стороны ее правительства; а займы богатых и благосостоятельных стран делаются обыкновенно не из тех сумм, которые вынимались бы из производительного употребления: они обыкновенно делаются из новых накоплений, непрерывно составляющихся из дохода, и часто делаются из той части этих накоплений, которая если бы не пошла на заем, то перешла бы в колонии или стала бы искать другого употребления себе за границей. В этих случаях (которые мы подробнее рассмотрим впоследствии, в книге IV, в главах 4 и 5)⁴⁵ нужная сумма может быть получена займом без ущерба работникам, без расстройства национальной промышленности и, быть может, даже с большею выгодою для работников и промышленности, чем при взимании ее налогами, потому что налоги, особенно когда бывают тяжелы, почти всегда уплачиваются отчасти насчет того, что без них было бы сбережено и прибавлено к капиталу. Этого мало, если страна делает ежегодно такие большие прибавления к своему богатству, что часть этих прибавлений можно брать и тратить непроизводительно, не уменьшая капитала и даже не мешая ему значительно увеличиваться, то, очевидно, что хотя бы даже вся сумма займа бралась из той части новых накоплений, которая обратилась бы в капитал и нашла бы себе занятие в самой стране, заем подействует на рабочие классы далеко не с тою силою вреда, как предполагалось в первоначально изложенном нами случае, и возражение против предпочтения займов налогам очень значительно ослабевает. Это предварительное краткое изложение дела, подробное рассмотрение которого относится к одной из следующих частей нашего трактата, казалось нам необходимо для предотвращения ошибочных выводов из мыслей, нами уже изложенных*.

9. Переходим теперь к четвертой основной теореме относительно капитала; о ней забывают или фальшиво понимают ее едва ли не чаще, нежели даже три первые теоремы, как ни часто они забываются или искажаются. Производительный труд содержится и прилагается к делу капиталом, расходуемым на содержание его за работою, а не запросом покупателей на изготовленный продукт труда. Запрос на товары не есть запрос на труд. Запросом на товары определяется то, на какую частную отрасль производства должны обращаться труд и капитал, определяется направление труда; но не определяется самое количество труда, не определяется размер продовольствия или платы за труд. Количество труда и размер платы за него зависят от количества капитала или других сумм, прямо назначенных на продовольствование и вознаграждение труда.

Предположим, например, что существует запрос на бархат, существует сумма, готовая к израсходованию на покупку бархата, но не существует капитала для основания бархатной фабрики. Как бы велик ни был этот запрос, но все равно, пока не обратится капитал на эту фабрикацию, не будет выделано ни одного дюйма бархата, стало быть, не будет и куплено ни одного дюйма его. Иначе будет разве в том случае, когда человек, желающий быть покупщиком бархата, желает этого так сильно, что часть цены, которую заплатил бы за него, употребит на затрату для работников, чтобы они могли заняться деланием бархата, то есть когда он обратит часть своего дохода в капитал и затратит этот капитал на выделку бархата. Перевернем теперь гипотезу и предположим, что находится много капитала, готового выделывать бархат, но нет запроса на бархат. Бархат тоже не будет выделываться. Но со стороны капитала нет особенного предпочтения к выделке бархата перед выделкою чего-нибудь другого Фабриканты и их работники производят не для удовольствия своих покупщиков, а для удовлетворения собственных надобностей; имея теперь капитал и труд, остающийся без занятия, то есть имея существенные элементы производства, они могут производить какой-нибудь иной товар, на который есть запрос; а если нет постороннего запроса ни на какой другой товар, они сами имеют запрос на известные товары и могут производить вещи, нужные им на собственное потребление. Таким образом занятие, даваемое труду, зависит не от покупщиков, а от капитала. Разумеется, я теперь не беру в соображение следствий внезапной перемены. Если запрос неожиданно прекращается, а товар на его удовлетворение уже произведен, этим вводится новый элемент в положение дела: капитал фактически потреблен на производство товара, которого никому не нужно; таким образом капитал по-
гиб, и занятие, которое он давал труду, кончилось, — не потому, что прекратился запрос, а потому, что исчез капитал. Таким образом этот случай не служит поверкою принципа, что запросом определяется направление капитала. Настоящая поверка этого принципа дается гипотезою, что перемена происходит постепенно и предусматривается, что она не сопровождается потерею капитала, так что фабрикация прекращается просто тем, что машины не возобновляются, когда испортятся от употребления, и деньги не затрачиваются вновь на фабрикацию, по мере того как выручаются продажею продукта. В этом случае капитал готов на новое занятие я будет содержать в нем столько же труда, как прежде. Фабрикант и его рабочие теряют выгоду искусства и знания, приобретенного ими в прежнем деле и могущего только отчасти пригодиться им в новом деле. В этом состоит потеря, наносимая обществу переменою. Но работники все-таки могут работать, и капитал, дававший им занятие, будет, оставаясь в тех же руках или перешедши займом в другие руки, давать, в каком-нибудь другом деле, занятие или тем же самым работникам, или такому же числу других работников.

Покупать продукт не значит давать занятие труду; запрос на труд состоит в рабочей плате, предшествующей производству, а не в каком бы то ни было запросе на товары, служащие результатом производства, — эта теорема чрезвычайно нуждается в наивозможно точнейшем разъяснении. Неприготовленному взгляду она кажется парадоксом; даже из знаменитых политико-экономов я не могу указать никого, кроме Рикардо и Сэ, кто постоянно и твердо помнил бы ее. Почти все другие по временам выражаются так, как будто бы человек, покупающий товары, продукты труда, дает занятие труду и в самом деле создает запрос на труд, точно так же как если бы он прямо покупал самый труд выдачею ему рабочей платы. Не удивительно, что политическая экономия развивается медленно, если такой вопрос, встречающийся на самом пороге ее, остается еще сомнительным. Я полагаю, что если запросом на труд называть тот запрос, которым возвышается рабочая плата или увеличивается число занятых работников, то запрос на товары не составляет запроса на труд. Я думаю, что человек, покупающий товары и потребляющий их сам, не приносит никакой пользы рабочему классу, а приносит пользу рабочему классу или увеличивает сумму занятий для него человек только тем, что сберегает от своего личного потребления и расходует на прямую плату работникам за их труд.

Для лучшего разъяснения этого принципа предположим следующий случай. Потребитель может расходовать свой доход на покупку личных услуг себе или товаров; употребить часть его на наем каменщиков для постройки дома, землекопов для устройства искусственных прудов, работников для устройства садов и парков; но вместо того он может расходовать такую же сумму на покупку бархата и кружев. Спрашивается, различны ли эти два способа его расходования по отношению к интересам рабочих классов? Ясно, что в первом из этих случаев он дает занятие работникам, которые останутся без занятия, или по крайней мере без этого занятия во втором случае. Писатели, против которых я спорю, утверждают, что это все равно, потому что, покупая бархат и кружево, он также дает занятие работникам, именно тем работникам, которые делают бархат и кружево. Я, напротив, говорю, что в этом втором случае он не дает занятия им, а определяет, каким делом будет занимать их кто-нибудь другой. Потребитель не платит из своих сумм поденную плату ткачам и кружевницам. Он покупает готовый товар, уже произведенный трудом и капиталом, и труд этот оплачивался не им, капитал доставлялся не им, а фабрикантом. Предположим, что прежде он употреблял эту часть своего дохода на наем каменщиков, которые расходовали получаемую плату на пищу и на платье, — предметы, также производимые трудом и капиталом, но что теперь он вместо прежнего употребления обращает свой доход на покупку бархата и кружева; он создает этим увеличенный запрос на них. Этот запрос не может быть удовлетворен без прибавки в их продажном количестве, а она не может быть произведена без прибавки капитала; откуда же возьмется эта прибавка капитала? В изменении мыслей по-

122

требителя нет ничего такого, отчего капитал страны увеличился бы. Потому должно сказать, что увеличенному запросу на бархат нельзя было бы теперь удовлетворить, если бы то самое обстоятельство, которое породило увеличение в запросе, не освободило точно того количества капитала, какое нужно на удовлетворение увеличения в запросе. Та самая сумма, которую употребляет теперь потребитель на покупку бархата, шла прежде в руки каменщиков, расходовавших ее на пищу и другие предметы необходимости, а теперь остающихся без этих предметов или отрывающих их своим соперничеством от тех долей, которые шли на других работников. Таким образом труд и капитал, производившие прежде предметы необходимости для этих каменщиков, лишены теперь своего рынка, должны искать себе другого занятия и находят его в выделке бархата для нового запроса. Я говорю не то, чтобы тот самый труд и капитал, который производил предметы необходимости, обратился на выделку бархата; но тем или другим из сотни разных путей они занимают место труда и капитала, делающего бархат. Существующий капитал мог делать одно из двух: или ткать бархат, или производить предметы необходимости для каменщиков; делать того и другого вместе он не может. От выбора потребителя зависело, которым из двух дел займутся труд и капитал, если он выбирает бархат, предметы необходимости не производятся. Для лучшего разъяснения перевернем гипотезу. Потребитель имел прежде привычку покупать бархат, но решился отказаться от этого расхода и ежегодно употреблять прежнюю сумму на наем каменщиков. Если справедливо обыкновенное мнение, против которого я спорю, эта перемена в характере его расхода не дает нового занятия труду, а только переносит занятие от ткачей бархата к каменщикам. Но, всмотревшись ближе, мы увидим, что произошла прибавка к сумме, идущей на вознаграждение труда. Фабрикант бархата (предположим, что он заметил уменьшение запроса на свой товар) уменьшает производство и освобождает соответственную такому уменьшению часть капитала, употреблявшегося на выделку бархата. Этот капитал, вынутый из продовольствования ткачей бархата, не та сумма, которую покупщик стал употреблять на продовольствование каменщиков; это вторая такая же сумма. Таким образом мы видим теперь две суммы, обращающиеся на продовольствование и вознаграждение труда, вместо того, что прежде была только одна такая сумма. Тут не просто перенос занятия от бархатных ткачей к каменщикам; тут, во-первых, создается новое занятие для каменщиков, а, во-вторых, переносится занятие от ткачей бархата к каким-нибудь другим работникам, по всей вероятности, к тем, которые производят пищу и другие предметы, потребляемые каменщиками.

Конечно, можно возразить, что хотя деньги, расходуемые на покупку бархата, не составляют прибавки к капиталу, но они заменяют капитал; что хотя они не создают нового запроса на труд, но служат необходимым средством для поддержания существующего запроса на труд. Скажут, что имущество фабриканта не может быть прямо обращено на содержание труда, пока остается заключено в бархате; что оно начинает составлять запрос на труд только тогда, когда бархат продан и капитал, ушедший на выделку бархата, заменен суммою, израсходованною покупщиком; из этого могут выводить, что производитель бархата и покупщик бархата, взятые вместе, имеют не два капитала, а только один капитал, который актом покупки переносится от покупщика к фабриканту, и что если покупщик вместо покупки бархата покупает труд, он просто переносит этот капитал на другое дело, уничтожая этим ровно столько же запроса на труд в одном деле, сколько запроса на труд создает в другом деле.

Тех посылок, из которых выводится это заключение, я не отрицаю. Освободить капитал, который иначе остался бы заключен в форме, непригодной на содержание труда, конечно, то же самое по отношению к интересам работников, как и создать новый капитал. Если я расходую 1 000 фунтов на покупку бархата, я даю фабриканту средство употребить 1 000 фунтов на содержание труда, который не мог получить занятия, пока бархат оставался не продан, — это совершенная правда; и если бы бархат навсегда

123

остался не продан, когда бы я не купил его, то, изменяя свое намерение и вместо покупки бархата нанимая каменщиков, я, разумеется, не создаю нового запроса на труд, потому что, употребляя 1 000 фунтов на наем труда, я в то же время навсегда уничтожаю 1 000 фунтов, составлявших капитал бархатного фабриканта. Но говорить об этом факте не значит смешивать последствия, проистекающие чисто из внезапности перемены, с последствиями самой перемены. Если бы при прекращении покупки со стороны потребителя капитал, употребленный на выделку бархата для этого потребителя, непременно должен был погибнуть, то расходование той же суммы со стороны потребителя на наем каменщиков было бы не созданием нового занятия, а только перемещением занятия. Но я говорю то, что новое занятие, даваемое труду, будет дано только тогда, если капитал бархатного фабриканта может освободиться, и что оно будет дано только тогда, когда он освободится. Каждому известно, что капитал, затраченный на известное занятие, может быть вынут из него, если предоставляется на то достаточный срок. Если бархатный фабрикант получит предупреждение тем, что получает заказов меньше прежнего, он произведет бархата на 1 000 фунтов меньше прежнего, и 1 000 фунтов из его капитала уже освобождаются этим. Если он не имел такого предуведомления в уменьшении заказов и если потому товар остается на его руках, это увеличение непроданного товара заставит его на следующий год приостановить или уменьшить свое производство, пока распродастся излишний товар. По окончании этого оборота фабрикант найдет себя имеющим такое же богатство, как прежде, и средства его давать занятие труду не уменьшатся, хотя часть его капитала употребится теперь на содержание труда не при таком занятии, как прежде. Пока происходит это приспособление в употреблении капитала, запрос на труд просто изменяется, а не увеличивается; но когда оно уже произошло, запрос на труд увеличился. Прежде был только один капитал, употребляемый на содержание ткачей при выделке бархата на 1 000 фунтов, а теперь тот же самый капитал употреблен на какое-нибудь другое занятие и кроме того еще 1 000 фунтов распределяется между каменщиками. Теперь два капитала употребляются на вознаграждение двух масс работников; а прежде один из этих капиталов, капитал покупателя, служил только колесом в механизме, которым другой капитал (капитал фабриканта) давал из года в год занятие труду*.

Теорема, доказываемая мною, в сущности равнозначительна выражению, которое уму одних представится трюизмом, а уму других парадоксом: человек приносит пользу работникам не тем, что потребляет на самого себя, а только тем, чего не потребляет сам. Если я, вместо расходования 100 фунтов на дорогие вина или шелковые материи, употребляю эти 100 фунтов на плату работникам или на подаяния, запрос на товары в обоих случаях совершенно равен; в первом случае требуется на 100 фунтов вин и материй, во втором случае тоже на 100 фунтов требуется хлеба, пива, работнического платья, топлива и тому подобных товаров; но во втором случае работники страны имеют на 100 фунтов больше продуктов, распределяющихся между ними. Я потребил на 100 фунтов меньше и передал работникам мою силу потребления; сказать иначе значило бы сказать, что когда я потребил меньше прежнего, то не осталось больше прежнего на потребление другим, а это явное противоречие. Когда производится прежнее количество продуктов, то продукты, от потребления которых отказывается один, необходимо прибавляются к доле тех, кому он передает свои средства к покупке. В предполагаемом случае нет необходимости, чтобы в результате мое потребление стало меньше прежнего; потому что работники, которым я даю плату, строят,
может быть, дом для меня, или делают что-нибудь другое для моего будущего потребления. Но дело в том, что я отсрочил свое потребление и передал работникам часть моей доли из нынешних продуктов общества. Если через несколько времени я получу для своего потребления продукт во 100 фунтов, он получится не из нынешних продуктов, а из будущей прибавки к ним. Итак, из нынешних продуктов я больше оставил на потребление других, и эту оставшуюся от моего потребления часть отдал в руки работников*.

Мы видим, что запрос, отложенный до окончания дела, не делающий никакой затраты на производство, а только уплачивающий за затраты, сделанные другими, нимало не составляет запроса на труд; сумма, израсходованная таким способом, не дает ровно никакого занятия труду, и по отношению к рабочему классу она все равно что вовсе не существует: она не создает и не может создавать никакого занятия для труда иначе, как через уменьшение другого уже существовавшего занятия для труда*.