Том I. Полное собрание сочинений в 15 томах

Источник: Чернышевский Н. Г. [Дневник. Май 1848 г.] // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений : В 15 т. М. : Гослитиздат, 1939. Т. 1. С. 29–38.

ДНЕВНИКИ

[ДНЕВНИК. МАЙ 1848 г.]

В конце апреля 1848 г. сказал мне Василий Петрович Лободовский, что он женится; невеста — дочь станционного смотрителя на первой станции по Московской дороге (Средняя Рогатка) Егора Гавриловича, Надежда Егоровна.

«Это девушка, — говорит он, — молоденькая, полная, румяная, но, мне кажется, не отличается особым умом; добрая, будет меня любить и будет, конечно, верна до несомненности, но я не буду, кажется, в состоянии любить ее и разделять ее чувствований, по­тому что девушка простая, которую едва ли можно будет образо­вать, и верно я не буду с нею счастлив; ее сделать счастливой по­стараюсь; главная причина жениться; это существо, которое я буду обязан сделать счастливым, будет для меня необходимым побуждением к деятельности, заставит меня выйти из той бес­печности, к которой я привык, принудит и определить мое положе­ние в обществе, и обеспечить его и материально и нравственно; заставит думать и о деньгах, и о службе, и об ученой степени, развернуть внутреннюю деятельность, которая может действовать чрезвычайно энергически, но слишком беспечна. Но родители мои? Эта девушка так проста и ограничена, что я буду стыдиться ее перед своими родителями и сестрами, которые несравненно выше ее. Что делать? Я буду скрывать перед ними и всеми это как можно долее; когда нельзя будет скрыть, напишу; ездить к ним буду один, без нее; а старшая сестра (это превосходная, но выше своего состояния и женихов девушка, которая поэтому должна остаться незамужнею) пишет мне, что если умрут родители, она не будет жить у зятьев, которые не могут понимать ее и от которых она слышала уж несколько чрезвычайно для нее оскорбительных слов (ты слишком горда, и вот не выйдешь замуж), и будет жить у меня, говорит: «не правда ли, ты без меня не женишься?» А что теперь делать? Как показать ей мою жену? А я ее так люблю! И сохрани бог, если умрет отец, — что делать, как быть — я не знаю, с сестрою этою и матерью?» (О, как он любит семейство свое!) «Жена не будет знать ничего, я буду стараться сделать ее счастливой, а сам — ну, шутя со мною выйдет что-нибудь нехоро­шее— шутя и запьешь с отчаяния. А у нее есть сестра замужем,

29

это существо милое, которое я мог бы любить; муж у нее чинов­ник, совершенно истощенный; она поглядывает на меня неравно­душно; боюсь, как бы чего не вышло. Стану реже видеться с нею. Хотя другим она кажется хуже ее, но у нее есть выражение в лице, которого у моей нет». — Он был в ужасном положении.

Ездит на Рогатку, предубеждение против ума невесты в нем делается все менее и менее. Раз, через три-четыре дня, говорит: «Эта девушка вовсе не так глупа, как я думал; она перестает меня дичиться, и ныне я провел у них вечер не так, как раньше, — вовсе непринужденно, весело; она была так резва, мы играли, я целовал ее, и физическая сторона даже волновалась, но сердце было совер­шенно спокойно». Дня через три еще: «Она так несвязана и будет любить меня; мне было бы жалко теперь убить ее отказом, я не могу не кончить дела. А между тем я совершенно равнодушен, и если пробудилась во мне, то только физическая сторона». После обручения был и говорит: «Во время обручения у меня физическая природа взяла свое, шевелилась, но больше ничего. А для этого употребления она чрезвычайно хороша, но это чувство совершенно физическое; и я готов был бы употребить ее теперь, пожалуй».

При каждом новом свидании со мной он лучше отзывается о ней с умственной стороны, успокаивается; через четыре или пять дней после обручения говорит: «Может быть, я и привяжусь после к ней за ее любовь ко мне; она так будет любить меня, что, может быть, я буду не несчастлив с нею; но мои домашние? Ах, бог мой, как бы мне хотелось повидаться с ними, а это, может быть, пре­пятствие будет». — На следующий раз говорит: «Ну, эта девушка ничего, ее, может быть, можно будет образовать; старший зять, слава богу, уезжает через месяц и этой опасности я избегаю. Я ме­сяца через три после свадьбы напишу своим».

Когда он не хотел писать, его ужасно беспокоило, что это мо­жет само собой дойти до родных: отца, говорит, это убьет. Ста­рался скрыть от всех, особенно от Ивана Васильевича Писарева, который жил тогда на одной квартире со мной: «Этот, говорит, человек не может удержать языка, тотчас расскажет свите Инно­кентия Харьковского (который тогда был здесь членом синода), и тотчас это разнесется по харьковской епархии; даже и через Илиодора Курского свиту может дойти до Харькова. Как бы это сделать, чтобы не было известно? Не стану показываться с нею нигде, где могу встретиться с Иваном Васильевичем. От Залеманов скрою».— Наконец, открывает Ивану Васильевичу (Иннокен­тий переведен в Одессу и на время поехал туда, отпустивши харь­ковцев; Илиодор тоже собирается уезжать совершенно и уехал в самый день свадьбы, 18 мая), просит его быть шафером у него и свидетелем. Ив. Вас. немного поломался, согласился, почти не сде­лавши возражений и увещаний не жениться; только раз, встретив­шись с ним, говорит: «Я не хочу вас убеждать, но одумайтесь». Это ужасно взбесило Василия Петровича, который шел ко мне: «Я, го­ворит, едва его не выругал; ах, какой пошлый и пустой человек».

30

Дня за два перед свадьбою (кажется, в пятницу был он, а в субботу рассказывал утром мне) говорит: «Ну, я был там,— при­готовляли и укладывали приданое, была идиллическая сцена, не­веста плакала и так плакала, что я даже был расстроен и растро­ган и сам плакал; а, чорт возьми, я тяжел до слез и чорт знает, сколько уж времени не плакал. Нет, она не так ограничена, как я думал. Я напишу как можно скорее своим».

В субботу я готовился к экзамену, утро воскресенья тоже, в 4 часа он к нам; мы оделись, к свахе поехали,— она не готова; мы к нему — он одевался, я тоже переоделся у него; сваха приехала, мы поехали. Взошли в гостиницу, содержатель и содержательница были у него посаженые отец и мать, благословили; он в церковь, Ив. Вас. с ним, я пошел в комнаты невестина отца. Там сидели 8—9 девушек, между ними мне более показалась хороша одна, чер­новолосая, с розовыми розанами в волосах, и другая белокурая, под вуалью, к которой часто подходил сказать несколько слов отец. Это была невеста; я думал, что ее здесь нет; сидели минут двадцать при мне, все молчали решительно. Вдруг встали, вошли отец и мать, которые сидели в другой комнате, взяли образ и хлеб с солью, подошла невеста, перекрестилась, отец благословил обра­зом, мать — хлебом; она сдерживалась; переменились,— отец взял хлеб, мать — образ и стали благословлять; она не могла почти удерживаться, начинала рыдать, когда благословлял отец, и уже решительно не могла удержаться, когда стала [благословлять] мать; я сам не мог удержаться от слез. Это была девушка полная, с круглым благородным лицом, несколько напоминавшим лицо г-жи Альбинской: широкий лоб, правильно очерченный нос и подборо­док, прекрасная шея и голубые глаза; но здесь я не мог хорошо еще рассмотреть ее, потому что более смотрел на черноволосую, которая сидела лучше относительно меня: я сидел у дверей, они против меня у окна, невеста совершенно напротив и потому ее лицо ­было совершенно почти нельзя различить, черноволосая в сторону, и когда немного оборачивалась, в окне обрисовывался ее профиль. Когда стали благословлять, она, конечно, стояла задом почти ко мне; только когда пошла после мимо меня (я стоял у дверей), я мог взглянуть на нее, но она рыдала и закрывалась платком, нель­зя было хорошо видеть. Мы поехали в церковь; я с отцом ее по­следние, в коляске, одни.

Когда венчали, я все смотрел на них обоих, и она мне казалась лучше и лучше. Вас. Петр. стоял, казалось, спокойно, а между тем, — говорил после, — дрожал, как в лихорадке (я этого не заме­тил). Меня предупредило в ее пользу благородство и тонкость, с которою она старалась держаться перед благословением, когда сидела, и во время благословения держалась спокойною и то, что даже в то самое время, как чувство превозмогло ее, она так мило и благородно держалась,— естественная, как мне казалось, грация и благородство; и то же самое во время венчания. Все время венча­ния я смотрел на них, любовался ею; теперь ближе и лучше взгля-

31

нул на черноволосую, которая раньше казалась мне лучше, и уви­дел, что по выражению лица, т.-е. вообще вблизи, когда видно не одни общие контуры, которые у нее весьма благородны, далеко ниже Надежды Егоровны, у которой контуры все так благородны, правильны и вместе с полнотою лица так изящны и тонки (хоть Ив. Вас. говорит, что у нее простое лицо без всякого выражения), и кроме того, лицо имеет такое тихое, даже в этом бурном состоя­нии, такое отрадное и вместе глубоко нежное выражение.

Выходя из церкви, я был радостен сердцем, и когда мы шли с Ив. Вас. и свахою вместе, я отпустил несколько фраз свахе, что она может гордиться этим делом и Вас. Петр. много обязан ей. Несколько минут мы должны были ждать коляски, между тем как другие все уехали; мы приехали таким образом с отцом ее и Ив. Вас., когда все другие уже поздравляли молодых; нам подали бокалы, мы подошли и поздравили. Свадьба была в 8 часов, мы просидели до 11. В продолжение этих трех часов Вас. Петр. не­сколько раз, подходя на несколько минут ко мне, говорил, что думает, что привяжется к ней тихою, спокойной любовью и будет с нею счастлив. «Я, говорит, рассказал ей о наших отношениях с вами». Это меня порадовало. Когда они ходили вместе, в ка­ждом взгляде, в каждом движении ее (они большей частью хо­дили и стояли под ручку) высказывалось такое нежное чувство к нему, что я почти не сводил глаз с нее, когда не говорил с Ив. Вас. или отцом ее, — меня радовало это милое, нежное, благород­ное существо. Проходя мимо меня, она несколько раз смотрела на меня, и каждый взгляд этот необыкновенно радовал, или как это сказать, меня, — так чувствовал, не в голове, а в сердце, какую-то полноту, чрезвычайно приятную: мне казалось хорошо, если я бу­ду пользоваться расположением Надежды Егоровны.

«Я нашел вашу супругу совершенно не такою, как ожидал, судя по вашим словам»,— сказал я тут (почти как только воротился из церкви) Василию Петровичу.— «Мне кажется, что — конечно, она не говорила со мною ни слова, но сколько я могу судить по фи­зиономии, по широкому открытому лбу, который так прекрасен,— что Надежда Егоровна не может не быть девушка с большим умом, вовсе не ограниченная, как думали вы, а напротив». — «Мне ка­жется, что я привяжусь к ней от души и буду сильно любить ее». — «Я радуюсь за вас».

Она держалась чрезвычайно свободно, непринужденно. Стар­шая сестра мне тоже понравилась, но менее; тогда я не мог сказать хорошо почему, потому что не видел хорошо и вблизи ее, но точно: тонкое, умное лицо (когда я был во вторник у них, я боль­ше рассмотрел Ольгу Егоровну и увидел, что мне не нравится положение ее глаз, которые сами хороши и выразительны, особенно эта часть лица под глазами, и то, что нижняя часть лица уходит слишком быстро назад и черты нижней части лица слишком тонки).

Он говорит: «Мне она теперь кажется хороша и вовсе не глу­па, не ограничена, но сердце мое еще совершенно спокойно». При-

32

знаюсь, мне было чрезвычайно приятно, когда она остановила свои глаза на мне, потому что мне хотелось бы быть не чужим у них (дай бог, чтобы они были счастливы).

В 11 часов мы уехали. Вас. Петр. хотел быть у меня во втор­ник и взять к себе. Дорогою мы говорили о различных пустяках с Ив. Вас. Я приехал, лег спать — сердце мое было полно радости. Я заснул через полчаса (в час) и уже не помню, что мне снилось, но должно быть приятное (не такое, что бы возбудило поллюцию), потому что я встал весьма радостен и жалел, что Фишеров экза­мен помешает мне пробыть у них все время. Пришедши на экза­мен к Фишеру, я был так переполнен этим чувством, что не мог удержаться и стал говорить об этом с Корелкиным, хотя вовсе он не кажется мне человеком, с которым я любил бы делить чувства по симпатии, а просто некому сказать, так буду говорить и с кем бы то ни было, хоть сам с собою. Пообедавши дома в самом луч­шем расположении духа, я до 5 часов просидел дома, после пошел к Славинскому, где говорил с большим жаром о политике и новых началах и идеях, проповедуемых в Западной Европе,— го­ворил оттого, что сердце было полно и хотелось поэтому говорить.

В 9 часов воротился домой, и вечер понедельника провел в са­мом приятном, сладком расположении духа, так что писать когда стал своим, начал было с жару писать об этой свадьбе, но, ко­нечно, тотчас бросил и начал другое письмо; начало этого преж­него цело.

Утром был у Ворониных, после в почтамте, после у Тушева и Корелкина, после переписывал Куторгины лекции, на которых я не был, после отправился к Фурсову за шинелью. Эти вещи не дали мне сосредоточиться поутру, и я развлекся. Так в 4 часа во­ротился я домой от Фурсова во вторник; дорогою стал сосредото­чиваться и снова явилась радость. В половине 6-го пришел Вас. Петр., говорит: «Моя жена до сих пор девушка; боится; во мне большая перемена нравственная, — это существо вовсе не такое ограниченное, как я думал; напротив того, в ней много ума, весьма много, и чрезвычайно много естественного благородства во всем, даже в манерах (это я-то заметил и в день свадьбы), и она будет иметь на меня чрезвычайное влияние, я с нею буду счастлив, она чрезвычайно любит меня; правда, она не образована, но этому лег­ко пособить, у нее большие способности, и она весьма мила; я ее бу­ду любить и теперь неравнодушен. Начинаю быть деятельным».

Это все вместе меня весьма обрадовало: во-первых, что он бу­дет счастлив, она тоже. Во-вторых, что, несмотря на то, что теперь любит ее и любит не только с физической стороны, как раньше, он говорит мне вещи такие, как что она еще девушка,— это пока­залось мне ручательством за то, что он действительно расположен ко мне; однако я сказал: «Вы не должны говорить ни другим кому, ни мне вещи такой, что, например, она еще девушка: после, может быть, вам самому будет неловко смотреть на человека, ко­торому вы сказали это и так доверялись».

33

3 Н. Г. Чернышевский, т. I

Я нашел, что привязан к нему несравненно больше, чем думал, потому что эти вещи так могут занимать меня, что я думаю о них почти так же и сильно, и постоянно, как думал раньше о себе и своем изобретении ¹ и о том, что я сосуд божий, и проч.,— значит, я не так в сущности холоден ко всем, кроме себя, и не такой эгоист, как раньше думал; меня обрадовало и то, что физическая сторона во всех не так сильна, как обыкновенно думают, и что это поддер­живает мое постоянное мнение о девушках, на которых, с одной стороны, я смотрю как-то слишком платонически и считаю их бо­лее, чем обыкновенно думают, доступными влиянию в обыденной жизни и выходе замуж других чувств, а не физической потребно­сти любви. И как один из примеров и доказательств, что есть та­кие женщины и девушки, как я думаю про бóльшую часть их (пока не увлекутся они испорченностью жизни и не охладеют постепенно), мне стала мила Надежда Егоровна, мил и Василий Петрович, ко­торые доказывают и служат примером моему взгляду на молодых людей.

С радостным сердцем я пошел к ним. Он зашел за женою к старшему зятю, мы остались с Ив. Вас. одни, и он говорит, что заметил сильную перемену В Вас. Петровиче: «Не хочет показать только, а сильно недоволен своим делом». — Мне стало любопытно и смешно, и смешны эти узкие люди. Они вышли. Она шла сво­бодно и легко, с грациею; мы шли сзади; я радовался на нее: как мила шейка сзади! (Но только мне кажется, что она, когда сидит, держит немного голову вперед, горбится в шее и должна умы­ваться, чтобы не было веснушек: это когда я был во вторник у них.) Пришли. Она с милой детскостью впускала в комнату соба­чонку, мило спорила с Вас. Петр., который говорил, что соба­чонка мерзкая, что он купит хорошего щенка, чтобы она не при­учала эту быть в комнате. Так мила, непринужденна, нестесненно держит себя в своем новом положении, которое, конечно, должно быть чудно ей, что в ней должно быть много такта и естественной грации, которая должна привязать Василия Петровича. Приехал старший зять с женою,—и Вас. Петр. непринужденно держался со старшею дочерью, так что мне показалось, что теперь эта опас­ность исчезла, — и отец. Я большей частью смотрел на дочерей и рассматривал их, и младшая все более нравилась мне. Мне было приятно сидеть, и я, кажется, сделал, что мы после просидели ча­сом больше, чем следовало, и утомил Надежду Егоровну — с ½ 7-го до ¾10-го, 3¼ часа или 3½. Не знаю, давно я не чув­ствовал такого тихого осчастливливающего удовольствия, как в этот вечер. Вас. Петр., кажется, привязан к ней и привязывается все больше и больше, шутит с ней, жалуется на нее — идиллия. Дай бог, чтоб было все хорошо. Воротившись, весь вечер и все утро, вот до самых этих пор, я был наполнен мыслью о них и счастлив тихим счастьем. Эх, хорошо иметь полное сердце. Это еще более дало мне почувствовать радости семейной жизни,— во всяком случае, как я воображаю и желаю ее всем. Дай бог.

34

Вас. Петр. хотел ныне (в среду), как говорил вчера, быть в университете, после у Залеманов и сказать им, он жалеет, что не сказал раньше, когда мать Залемана два раза сказала: «смо­трите же, за мои хлопоты (о платье Вас. Петровичу) пригласите меня на свадьбу», после зайти ко мне (поутру все), после обеда ехать на Рожок для уроков.— 19 мая 1848 года.11½—1 час. утра.

Это радостно для меня и потому, что уверяет меня, что я не такой негодяй, как думал и, может быть, имел раньше основание думать, что я способен питать чистую привязанность к посторон­ней девушке или молодой женщине, не думая ни о любви к ней, как обыкновенно понимают эту любовь, ни о тому подобном, а просто питать расположение к ней (как питаю его к своему прия­телю за то, что это человек и человек с благородною и милою лич­ностью), которое, конечно, обусловлено полом, как и самое это чувство: ведь сестру любишь не так, как отца, а не потому, что возбуждает бурные чувства. Я верно буду привязан после к ней и из-за нее самой, вместо того, чтобы быть привязанным из-за Вас. Петровича.

23 мая 1848 г. ¾ 6-го пополудни. Вот уже неделя, как женат Вас. Петр. Лободовский. Ныне весь день я его ждал к себе, по­тому что он вчера сказал мне, чтоб ехать ныне вместе к тестю его. Я не умею хорошенько сказать, что я теперь именно такое чув­ствую. Кончаются экзамены у нас, я постоянно думаю о нем с На­деждой Егоровной: этого со мною никогда не бывало, чтоб я ду­мал о других так, как о себе; и это не оттого, что не занят: чи­таю записки, есть замыслы свои, едут Любинька с Иваном Гри­горьевичем, — это довольно интересные, кажется, предметы, а меж­ду тем я постоянно думаю о них, и мне хочется видеться с ними и чтоб он рассказывал мне о Над. Егор., и сердце постоянно как-то сжато от ожидания: чувство приятное, хотя есть несколько и стеснений, — они, кажется, оттого, что не знаю как-то [он] еще окончательно поймет характер и пр. Над. Егор, и, кроме того, как он будет доставать деньги. Это странно, я не думал, чтоб меня могли так интересовать другие. Я теперь пишу совершенно непри­готовленный к восторженности, читал записки Куторги, после — несколько времени «Débats» ², но все постоянно, правда, что я ни делаю, постоянно господствующая мысль у меня — они. Изложу теперешние свои мысли об этом.

Дружба ли это собственно к нему, или дружба к Над. Егор., или любовь к ней? Последнего я не думаю, потому что мне ка­жется, что — нет, не умею, как сказать: не то, чтоб она мне мало нравилась, — напротив, весьма: лицо, манеры, непринужденность, грация вообще; не то, чтоб я почитал себя неспособным или не готовым любить: другие скажут, что так, но я знаю, что я легко увлекаюсь и к мужчинам, а ведь к девушкам или вообще к жен­щинам мне не случалось никогда увлекаться (я говорю это в хо­рошем смысле, потому что если от физического настроения чув­ствую себя неспокойно, это не от лица, а от пола, и этого я сты-

35

жусь; напротив, это чувство мне мило и я питаю его); не то, что я мало знаю ее: конечно, я почти не говорил с нею, но Вас. Петр. сказывал мне довольно многое, — напр., как она заботится о нем, все время вертится около него, как на третий или четвертый день свадьбы он чувствовал себя нездоровым, не спал ночь (перед совер­шением окончательного действия, которое, кажется, было, на другой день), сказал ей об этом, после утомленный заснул: «просыпаюсь— она стоит подле меня на коленях и положила на меня свою голов­ку». — Это на меня снова приятно подействовало. — Не умею ска­зать отчего, мне кажется, что это не любовь к ней.

Может быть, это льстит мне мое самолюбие, что молодень­кая, милая девушка будет расположена ко мне не так, как, напр., любит меня сестра, ведь это будет не по привычке с ее стороны, а значит будет то, что во мне действительно есть хорошее сердце, что я не эгоист, ничего не внушающий. И кроме того, может быть, я так дик, что для меня имеет особую прелесть необыкновенности быть хорошу, быть откровенну (быть любиму, как брат) с мо­лоденькою, милою, хорошенькою, может быть, если угодно, кра­савицею; я не знаю; может быть.

А может быть, это дружба к нему собственно, и все это про­исходит оттого, что я знаю, что если она не будет счастлива, он будет мучиться при своем благородном характере; а она не будет счастлива, если он не будет любить ее, а в этом деле (как говорит, не знаю, угадывание истинного, не знаю, самолюбие, Eigendünkel*) я могу много содействовать его любви к ней, и поэтому, хотя мне самому незаметно это, чувство долга и желание счастья ей (оно за­висит от любви его), — т.-е. ему, потому что и он не выдержит со своим характером, если не сделает ее счастливою,—заставляет меня беспрестанно думать о ней, так ли точно она мила и добра и хороша, как бы мне хотелось и как бы должна быть для того, чтобы приковать его к себе, и желание, и надежда, и сомнение, эта полууверенность, в которой более уверенности, чем сомнения, занимает меня (пришел Ив. Вас., стали пить чай вместе, так про­шло до ½ 10-го).

Это может быть, конечно, но этого мало, я не просто ду­маю о ней, а думаю с удовольствием; и, кроме того, признаюсь, те­перь, когда я почти уверен в хороших последствиях этого дела, я гораздо больше думаю о супруге Василия Петровича, чем думал о ней или о нем тогда, когда он бывал у меня расстроенный перед свадьбою; а тогда, если б это было одно чувство дружбы к нему, я должен был бы гораздо более думать о нем, между тем как тогда я думал о нем, как всегда думаю о другом человеке, которого, правда, люблю, но все же не как себя (хотя, может быть, для него и готов бы сделать больше, чем для нее), — так, как теперь думаю о Промптове, — минутами, когда вздумается; а теперь я думаю об этом постоянно.

* Самомнение.

36

Да вообще, может быть, я могу иметь влияние (он говорит это), тем, что буду хвалить или нет ее, — я поэтому сильно инте­ресуюсь своим мнением о ней, и мне хочется, чтобы оно было лучше как можно — так à force de forger* и выходит, что я по­стоянно и все думаю о Над. Егор., и думаю с любовью к нему и к ней и поэтому с наслаждением. — Может быть.

Вообще все это есть понемногу, не могу сказать, что именно в какой степени участвует здесь, но что-нибудь одно из трех, дру­гие чувствования не могли бы иметь такого сильного действия на меня, ведь постоянно я думаю. Или я слишком люблю Вас. Петр. и через него думаю о ней, надеясь теперь от нее счастья для него, люблю ее; или во мне развивается склонность к Над. Егор. (мо­жет быть, братская, может быть, нет, о последнем я не думаю, а что, если?), или это чисто самолюбие, что вот я стану братом по Wahlverwandschaft** молоденькой, хорошенькой, чистой девушки; нет, во мне могло родиться это и оттого, что я предполагаю эту душу чистою и милою, как я всегда склонен думать о девушках и вообще о людях, пока они не испорчены.

Одно могу сказать, — что теперь мои мысли о ней так чисты, что я даже не предполагал в себе способности так свято и чисто думать о женском существе, привлекательном по внешности. На­пример, бывали поллюции (хоть ныне была), я весь вечер и как просыпаюсь думаю о Над. Ег. и, слава богу, я не видел ничего относящегося к ней в это время и с Вас. Петр. ее, например, в иных положениях, и я думаю об этом так безмятежно, как никогда не думывал.

Вот что еще: из этого серьезно, может быть, выйдет, что я стану сближаться с существами другого пола, которые будут и всегда чисты, и привлекательны по душе; может быть, из этого выйдет перемена моего характера, и, кажется, я довольно чувствую в себе что-то похожее на понимание сладости любить в смысле любви к возлюбленной, между тем как раньше я серьезно не ду­мал об этом: бредни были физические, а потребности любить не было.

Дай бог, чтоб я мог всегда так же спокойно, ясно, без упрека в тайных нечистых помыслах смотреть на Надежду Егоровну, как не могу я смотреть на многих других,—например, Любиньку (боже, какой мерзавец!).

Меня тянет видеться с ним, слушать его; видеть ее или нет — все равно почти.

Иногда мне кажется, что я, может быть, заставляю себя ду­мать о ней потому, что это льстит мне, потому, что тогда я могу представлять себя хорошим человеком — а сам по себе немного думал бы. — Нет, само собою думается, — странно. Дай бог, чтобы оставалось это в таком направлении, как эти дни, все до сих пор

* В силу этого.

** Сродство душ.

37

Не так ли это: всегда я склонен — может быть, потому, что дурен слишком сам (сколько за мною тайных мерзостей, которых никто не предполагает, например, разглядывание (?) во время сна у детей (?) и сестры и проч., то же после у наших служанок и проч.*, судить о других не по тому, каков я сам, а по тому, како­вым бы мне хотелось быть и каковым быть было бы легко, если бы не мерзкая слабость воли, это laissez faire**, которого, как я ду­маю, нет у других, — я не хочу оскорблять человечество, судя о нем по себе вообще, а сужу о нем не по цепи всей своей жизни, а только по некоторым моментам ее, когда бываю доступен чув­ствованиям высшим; поэтому я готов все видеть в свете той неис­порченности, какую я желал бы иметь сам; кроме того, я смотрю с серьезной точки зрения на все положения и всегда считаю вы­соким человека, если замечаю в нем что-нибудь такое, — напр., всегда отец священен в моих глазах, всегда священны муж и же­на, — поэтому я способен увлекаться энтузиазмом и с этой своей идеальной точки зрения смотрю на это — и на Надежду Егоровну.

* Слова, отмеченные вопросительным знаком, написаны неразборчиво. Ред.

** Попустительство.

<38>