Краткая литературная энциклопедия / гл. ред. А. А. Сурков. М. : Сов. энцикл., 1962–1978. Т. 8 : Флобер — Яшпал. — 1975.
Источник: Покусаев Е. И. Чернышевский, Николай Гаврилович // Краткая литературная энциклопедия / гл. ред. А. А. Сурков. М. : Сов. энцикл., 1962–1978. Т. 8 : Флобер — Яшпал. — 1975. Стб. 466–476.
ЧЕРНЫШЕ́ВСКИЙ, Николай Гаврилович [12(24).VII.1828, Саратов, — 17(29).X.1889, там же] — рус. революционер-демократ, ученый, публицист, писатель, лит. критик. Род. в семье священника. Учился в Саратовской духовной семинарии (1842—1845), на историко-филологич. отделении Петерб. ун-та (1846—1850). Университетский период жизни Ч. отмечен самостоят. изучением трудов по истории (Ф. Гизо и Ж. Мишле), философии (Г. Гегель и Л. Фейербах), социологии (Д. Рикардо, А. Сен-Симон, Ш. Фурье). Активное воздействие на формирование его мировоззрения оказала рус. лит-ра (А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов). Ко времени окончания ун-та Ч. определился как непримиримый противник царизма, феодально-бурж. эксплуатации; революционно-социалистич. идеи стали его прочным убеждением. Вернувшись в Саратов, Ч. занял должность учителя словесности в гимназии (1851—53); дневниковые записи этого времени говорят об обществ. характере его педагогич. деятельности: «Я делаю здесь такие вещи, которые пахнут каторгою — я такие вещи говорю в классе»; «...у нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем» (Полн. собр. соч., т. 1, 1939, с. 418). В апр. 1853 Ч. женился на О. С. Васильевой (см. О. С. Чернышевская) и переехал в Петербург.
В столице Ч. сдал экзамены на степень магистра рус. словесности, начал печатать рецензии в журн. «Отечественные записки» (июль 1853), но вскоре был приглашен Н. А. Некрасовым для постоянной работы в журн. «Современник». В 1855 Ч. защитил дисс. «Эстетические отношения искусства к действительности». В конце 1855 начал публиковать в «Современнике» «Очерки гоголевского периода русской литературы». В диссертации и «Очерках» впервые были провозглашены важнейшие философ., социологич. и лит. принципы нового революц. направления. В годы первого демократич. подъема и революц. ситуации (1859—1861) усилиями Ч., Н. А. Добролюбова и Некрасова, плеяды даровитых беллетристов-разночинцев (М. Л. Михайлов, Н. В. Успенский, Н. Г. Помяловский, Ф. М. Решетников) «Современник» становится органом крест. демократии. Здесь были опубл. основные политич., экономич., историч., лит. сочинения Ч., в к-рых последовательно проводились идеи борьбы масс за свержение самодержавия («безграничного владычества самодурства» — см. Полн. собр. соч., т. 5, 1950, с. 700). Ч. становится признанным вождем революц. России, растет число его сторонников и последователей в разных кругах рус. общества. Бесстрашно и умело он пропагандирует в подцензурной печати идею создания революц. организации (ст. «Не начало ли перемены?», 1861), участвует в подготовке и распространении революц. прокламаций. В это время в России появляются нелегальные группы, складывается тайное об-во «Земля и воля», учащаются открытые выступления (крест. волнения и бунты, студенч. демонстрации). Жандармы ждали удобного случая, чтобы схватить Ч. В связи с петерб. пожарами летом 1862, вина за к-рые провокационно была взвалена на «нигилистов», пр-во приостановило на 8 месяцев издание журн. «Современник» и «Русское слово».
7 июля 1862 Ч. был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Официальным поводом для ареста послужило обвинение Ч. в сношениях с эмигрантами. В перехваченном полицией письме А. И. Герцена и
Н. П. Огарева к Н. А. Серно-Соловьевичу высказывалось предложение приступить к изданию за границей совместно с Ч. закрытого властями «Современника». В распоряжении следственной комиссии не нашлось более веских юридич. улик. Тогда с ведома царя судебные чиновники изготовили обвинение при помощи провокаторов. В заточении Ч. не прекратил борьбы, вел себя чрезвычайно мужественно, неустанно разоблачая подлоги и махинации тюремщиков. Он написал в крепости роман «Что делать?» (14 дек. 1862 — 4 апр. 1863; опубл. 1863). После объявления приговора (7 лет каторжных работ и поселение в Сибири «навсегда») и совершения обряда гражд. казни на Мытнинской площади (19 мая 1864) Ч. в сопровождении жандармов 20 мая был отправлен в Сибирь. «Да падет проклятием это безмерное злодейство на правительство, на общество, на подлую, подкупную журналистику...», — писал в «Колоколе» А. И. Герцен (Соч., т. 18, 1959, с. 221). Свыше двух десятилетий провел Ч. в тюрьме, нерчинских рудниках, вилюйской ссылке, где продолжал лит. работу (наиболее известен роман «Пролог», 1870—71; изд. 1877, Лондон). Только в 1883 Ч. получил разрешение поселиться в Астрахани. В июне 1889 был переведен в родной Саратов, где вскоре скончался от кровоизлияния в мозг.
К. Маркс гневно клеймил царизм за расправу над Ч. и одобрял смелые попытки рус. революционеров (Г. А. Лопатин — 1871, И. Н. Мышкин — 1875) вырвать его из сиб. каторжного плена. Ф. Энгельс писал о Ч.: «... великий мыслитель, которому Россия обязана бесконечно многим и чье медленное убийство долголетней ссылкой среди сибирских якутов навеки останется позорным пятном на памяти Александра II „Освободителя“» (Маркс К. и Энгельс Ф., Об искусстве, т. 1, 1957, с. 539).
Вся деятельность Ч. была подчинена одной задаче — борьбе против крепостничества и царизма революц. средствами. Объективно решение этой задачи расчищало пути для капиталистич. развития страны. Однако Ч. был уверен, что в результате крест. революции Россия, минуя капитализм, станет на путь развития, ведущий к социалистич. обществ. отношениям. Революц. демократизм Ч. враждебен не только феодально-крепостнич. строю, но и капитализму. Маркс отмечал, что «...банкротство буржуазной политической экономии... мастерски выяснил уже в своих „Очерках политической экономии (по Миллю)“ великий русский ученый и критик Н. Чернышевский» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 23, с. 17—18). В системах А. Смита, Д. Рикардо Ч. видел обоснование экономич. теории капитала, тогда как сам стремился создать «экономическую теорию трудящихся» и высказал глубокую мысль: «...если изменился характер производительных процессов, то непременно изменится и характер труда, и что, следовательно, опасаться за будущую судьбу труда не следует: неизбежность ее улучшения заключается уже в самом развитии производительных процессов» (Полн. собр. соч., т. 9, 1949, с. 222). Ч. страстно верил в то, что и бурж. Европа, и еще задыхающаяся в тисках крепостничества Россия в своем историч. развитии неизбежно придут к социализму (ст. «О поземельной собственности», 1857; «Критика философских предубеждений против общинного владения», 1858). Россия начинает быстро вовлекаться в «экономическое движение», где действует «закон конкуренции» (см. там же, т. 4, 1948, с. 744). При известных условиях рус. община даст возможность стране сразу перейти к социализму. Россия воспользуется положит. опытом Европы, не повторяя всех этапов ее историч. развития и даже минуя тягостную для народа капиталистич. стадию. В коллективном «товарищеском» производстве эффективнее можно будет
использовать культурно-технич. достижения «передовых народов» (см. там же, т. 5, 1950, с. 382—89). В. И. Ленин относил социалистич. теорию Ч. к народнич. учению и отмечал, что содержанием ее была «вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда — вера в возможность крестьянской социалистической революции...» (Полн. собр. соч., 5 изд., т. 1, с. 271). Эта вера и поднимала «первых русских социалистов» на героич. борьбу с самодержавием (см. там же).
Основой своих философ. взглядов на природу и общество Ч. считал антропологич. принцип. В объяснении закономерностей развития общества он стоял преим. на идеалистич. позициях, высказывал идеи о врожденных склонностях («ложных» и «истинных») человеческой природы, просветительски преувеличивал роль знаний как чуть ли не единственного двигателя прогресса. Ч. материалистически решал осн. вопрос философии. Все, что существует, полагал он, есть разнообразные комбинации материи.
Путь познания мира рисовался Ч. также материалистически: от восприятия «отдельных феноменов» к уяснению «смысла общих законов». «... Для Чернышевского, как и для всякого материалиста, — указывал В. И. Ленин, — формы нашего чувственного восприятия имеют сходство с формами действительного, т. е. объективно-реального существования предметов...» (там же, т. 18, с. 382). Ч. утверждал, что именно практика — «непреложный, пробный камень всякой теории», «существенный критериум» человеческого познания. Выдвигая это положение, Ч. близко подходил к теории познания диалектич. материализма. Ч. горько сожалел, что развитие образа мыслей «простолюдина» находится на такой ступени, что до него не дошла общая идея нынешней науки, выводы к-рой согласны с его потребностями. В «Критике философских предубеждений против общинного владения» он доказывал, что идея развития охватывает все стороны жизни и во всех ее сферах. Статья обосновывала неизбежность движения России к социализму. Девять десятых частей того, в чем состоит прогресс, по его мнению, совершается во время «...кратких периодов усиленной работы...» (Полн. собр. соч., т. 6, 1949, с. 13). Это революц. периоды, они необходимые звенья в цепи историч. развития. Материализм Ч. утверждал веру в разум и великую преобразующую силу науки и труда, вооружал человека ясным науч. убеждением, враждебным мистике, религ. представлениям. Свежую струю демократич. понятий влил Ч. и в решение проблемы морали. Несмотря на просветит. рационализм в обосновании теории «разумного эгоизма», это учение Ч. в тогдашних условиях служило освобождению человеч. личности от моральных заповедей, угодных церкви, царю, господств. классам.
Ч. разработал новую эстетич. теорию, всесторонне обосновавшую истинное назначение иск-ва — служить народу, делу его освобождения. «Литература и поэзия имеют для нас, русских, такое огромное значение, какого, можно сказать наверное, не имеют нигде...» (там же, т. 2, 1949, с. 94). Впоследствии ту же мысль он выразил еще энергичнее, заявив, что лит-ра в России пока сосредоточивает в себе почти всю умственную жизнь народа. Продолжая традицию В. Г. Белинского, Ч. в диссертации и др. трудах по эстетике заявил себя принципиальным противником концепций «чистого искусства». Философия иск-ва Гегеля стала непосредств. объектом критики Ч., однако опровержение эстетич. идей Гегеля нигде не переходит у него в нигилистич. отрицание. Ч. полон уважения к «господствующей ныне школе» в эстетике (так он именует школу Гегеля) за ее бесспорные науч. заслуги. В эстетике Гегеля он усматривает «гениальные порывы к реализму»
(см. там же, с. 108). Тесное родство с ней проявилось во взглядах на иск-во как особый вид познания, в постановке вопроса о соотношении формы и содержания в иск-ве. Ч. подвергает критике в духе «реального направления» идеалистич. положения гегелевской философии, стоя на позиции «уважения к действительной жизни»; в ней видит он источник эстетич. чувства человека: «... „Прекрасное есть жизнь“; „прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям...“» (там же, с. 10).
Материалистич. доводы Ч. сосредоточены на том, чтобы доказать объективный характер прекрасного, возвести в осн. мысль эстетики достоинство и красоту самой действительности. Однако в понимании прекрасного должное место отводилось и субъективному моменту. «...Прекрасно то, в чем мы видим жизнь, сообразную с нашими понятиями о жизни, возвышенно то, что гораздо больше предметов, с которыми сравниваем его мы. Таким образом, объективное существование прекрасного и возвышенного в действительности примиряется с субъективными воззрениями человека» (там же, с. 115). Ч. следует еще дальше по пути уяснения диалектики объективного и субъективного начал в иск-ве, выдвинув концепцию историч. обусловленности и даже классового характера понятий о красоте, об эстетич. идеале. «...Простолюдин и член высших классов общества понимают жизнь и счастье жизни неодинаково; потому неодинаково понимают они и красоту человеческую...» (там же, с. 143).
В соответствии с материалистич. решением вопроса об отношении иск-ва к действительности предлагается и трактовка предмета иск-ва, его цели и назначения. Суть этих воззрений передана известной формулой: «...существенное значение искусства — воспроизведение всего, что интересно для человека в жизни; очень часто, особенно в произведениях поэзии, выступает также на первый план объяснение жизни, приговор о явлениях ее» (там же, с. 87). Содержанием иск-ва должно быть все то в природе и обществе, что имеет важность для человека; цель — воспроизвести действительность в формах самой жизни. «...Искусство выражает идею не отвлеченными понятиями, а живым индивидуальным фактом» (там же, с. 82).
Опровергая созерцательный, идеалистич. взгляд на иск-во, Ч. порой предлагал неточные формулировки, называл произведения иск-ва «суррогатом», бледной копией действительности. В трактовке самой действительности социологич. понятия нередко соседствовали с антропологическими. Однако этим не умалялось значение осн. принципов эстетики, утверждавших приоритет жизни над иск-вом. Сам Ч. позже пересмотрел и уточнил свои ранние определения. Из эстетич. тезисов устраняется термин «суррогат» и самые отношения, связи произв. иск-ва с жизнью трактуются более сложно и разносторонне. Ч. убедительно обосновал материалистич. критерий жизни и последовательно применил его к философии иск-ва. Категорию возвышенного идеалистич. эстетика связывала с проявлением абсолютного, с идеей бесконечного. У Ч. земное, жизненное обоснование возвышенного в человеке органично сливалось с демократич. устремленностью его мировоззрения. Он умел ценить красоту патриотич. подвига, возвышенность революц. борьбы за лучшее будущее людей труда. Категория трагического также освобождается от мистич. налета. У Ч. трагическое не связано с понятием рока как следствия вмешательства судьбы в жизнь человека, с идеей трагич. вины. Ч. считал, что «трагическое есть ужасное в человеческой жизни», несчастье обрушивается на человека случайно (там же, с. 185). Однако Ч. не сумел раскрыть диалектику случайного и необходимого в трагическом. Мысль о связи
трагич. конфликтов с эпохой и социально-классовой борьбой хотя и присутствует в соч. Ч., но не приобретает значения концепции, теоретич. обобщения.
Ч. особенно подчеркивал общественно-практич. роль иск-ва, активно преобразующую функцию его. Иск-во выносит приговор старому, исторически обреченному, всему тому, что мешает человеку наслаждаться красотой жизни. По самой природе своей иск-во играет роль нравств. двигателя общества, способствуя преобразованию жизни. Иск-во — учебник жизни. Решительно выводятся за пределы подлинного иск-ва произв., скользящие по поверхности жизни, фальшиво идеализирующие дворянско-помещичьи порядки. Сила таланта — в правде. Ошибочное направление губит самый сильный талант: «художественная форма не спасет от презрения или сострадательной улыбки произведение искусства, если оно важностью своей идеи не в состоянии дать ответа на вопрос: „да стоило ли трудиться над подобными пустяками?“» (там же, с. 79).
Порой исследователи преувеличивают рационалистичность эстетики Ч., забывая, что он специально останавливался на разъяснении роли фантазии в творческом акте, как «...способности переделывать (посредством комбинации) воспринятое чувствами и создавать нечто новое по форме» (там же, с. 88). «Комбинирующая фантазия» писателя обеспечивает худож. полноту произв., изменяя мн. подробности для воссоздания в иск-ве сущности жизненного явления, для отбора истинно важного. «...Как ни важно участие бессознательной творческой силы в создании поэтических произведений..., но равно достоверно и то, что, при самом сильном даре бессознательного творчества, поэт не создаст ничего великого, если не одарен также замечательным умом, сильным здравым смыслом и тонким вкусом» (там же, т. 3, 1947, с. 132—33). В этом утверждении, характеризующем мировоззрение («замечательный ум») как сердцевину писательского таланта, важным его качеством названа также художническая интуиция. Условием создания подлинно великого в лит-ре Ч. считал органич. сочетание указанных начал. Т. о., реализм словесного иск-ва, по Ч., обусловлен самой его природой. Истинно худож. образ не копия, хотя бы и точная, не сумма внешних признаков предмета, а отражение его внутреннего, «сущностного» смысла. И народность лит. творчества проявляется не только в преимущественном внимании писателя к жизни «простолюдинов» — это прежде всего выражение в иск-ве нар. взгляда, нар. стремлений. Эстетич. принципы Ч. углубляли предмет изображения мира. Настойчивое утверждение, что иск-во объясняет жизнь и судит ее, звало писателей глубже изучать жизнь, не смягчать и не затушевывать конфликты действительности, а, наоборот, бесстрашно обнажать противоречия совр. общества. Жизнеутверждающий пафос эстетики Ч., соединенный с прославлением социалистич. идеала (пусть еще ограниченного утопич. представлениями), открывал лит-ре высокую обществ. цель.
Важнейшие основания лит. критики, по Ч., — «...понятие об отношениях литературы к обществу и занимающим его вопросам; понятие о современном положении нашей литературы и условиях, от которых зависит ее развитие» (там же, т. 3, 1947, с. 298). В ст. «Об искренности в критике» (1854), проникнутой глубоким пониманием задач этого рода лит-ры, Ч. доказывал, что прямое назначение критики — служить выражением мнения «...лучшей части публики и содействовать дальнейшему распространению его в массе» (там же, т. 2, с. 254). Цель эта достигается живым и ясным убеждением критика, излагающего свои суждения о достоинствах и недостатках произв. с возможной прямотой и определенностью. В собственной лит.-критич. практике Ч. руководствовался положением, согласно к-рому
история иск-ва служит основанием теории иск-ва, последняя же помогает более совершенной обработке истории, и это взаимодействие будет продолжаться на «...обоюдную пользу истории и теории...» (там же, с. 265).
Подлинно великое иск-во черпает свою идейную и худож. силу в служении народу и родине. Творчество корифеев рус. и заруб. лит-ры подтверждало этот закон. В работе «Лессинг, его время, его жизнь и деятельность» (1857) Ч. писал о нем. писателе-просветителе: «Он доставил немецкой литературе силу быть средоточием народной жизни и указал ей прямой путь, он ускорил тем развитие своего народа» (там же, т. 4, 1948, с. 72). Под этим углом зрения Ч. в «Очерках гоголевского периода...» рассмотрел и оценил деятельность Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Белинского. Ведущую закономерность историч. развития рус. лит-ры он видел в сближении ее с социальной действительностью, в углублении критич. начала, реализма и народности. Крупнейшая историч. заслуга Пушкина в том, что он ввел в «...литературу поэзию, как прекрасную художественную форму...», выработал русский стих, «...дал первые художественные произведения на родном языке...» (там же, т. 2, с. 516). Подчеркивая эту сторону, Ч. порой впадал в крайность, утверждая, что Пушкин по преимуществу — поэт-художник. Но сам же критик проницательно заметил, что у Пушкина «...художественность составляет не одну оболочку, а зерно и оболочку вместе» (там же, с. 473). В творчестве Пушкина выразилась насущная потребность рус. общества усвоить лит. и гуманные интересы. «Он первый возвел у нас литературу в достоинство национального дела...» (там же, с. 475).
Новый этап в развитии рус. лит-ры Ч. связывал с именем Гоголя; формула «гоголевский период» доныне остается одной из самых авторитетных и глубоких. Своей сатирой, «энергией негодования», Гоголь возбуждал и воспитывал сознание историч. обреченности самодержавно-крепостнич. устоев жизни. Он возглавил критич. направление, «он пробудил в нас сознание о нас самих — вот его истинная заслуга» (там же, т. 3, с. 20). Борьба за гоголевские традиции одновременно была борьбой за демократич. традиции критики Белинского, к-рый стал первым теоретиком иск-ва и, по словам Ч., «...должен был прежде всего объяснить нам, что́ такое литература, что́ такое критика, что́ такое журнал, что́ такое поэзия и т. д.» (там же, с. 246). Он первый оценил Пушкина, Лермонтова и Гоголя как величайших нац. художников, двинувших вперед рус. лит-ру по пути реализма и народности. Критич. наследство Белинского — это не только «замечательное историческое явление», оно живой «руководительный пример» и для более позднего времени (см. там же, с. 298).
В совр. лит-ре Ч. энергично поддерживал художников, сложившихся в школе Гоголя и Белинского. Лучшим поэтом своей эпохи он считал Некрасова. В его стихах Ч. слышал голос самого народа, ценил в них высокопоэтич. выражение дум и настроений демократич. интеллигенции. В лирике Некрасова он находил ясную «поэзию мысли» и «поэзию сердца» передовых современников (см. там же, т. 14, 1949, с. 322). На худож. материале «Губернских очерков» М. Е. Салтыкова-Щедрина Ч. впервые теоретически развернуто обосновал важнейший принцип реализма, его позитивное социально-философ. ядро — принцип понимания человеческой личности в ее обществ. обусловленности. В «Губернских очерках» критич. воспроизведение жизни дополнено объяснением причин и источников зла. Усвоение рус. писателями материалистич. взгляда на человека, на отношения его к социальной среде открывало широкие возможности для преодоления абстрактного морализма прежней лит-ры, обеспечивало
выход ее в область широких худож. исследований и обобщений.
Ч. внимательно встретил ранние повести Л. Н. Толстого («Детство и отрочество» и др.). В его даровании он проницательно разгадал такие особенности, к-рые лишь позднее получили полное развитие, — это великое умение писателя образно раскрыть «диалектику души» и с огромной эмоциональной силой изобразить «чистоту нравственного чувства» (см. там же, т. 3, с. 423, 428). Рус. лит-ра крайне нуждалась в таком открытии, оно усиливало ее воздействие на общество. Диалектику души людей, стремящихся стать лучше, «...омыться и очиститься от наследных грехов», от «ветхой грязи» прошлого, и постигает в худож. прозе Толстой (там же, с. 427). Показывая полную социально-психологич. разобщенность барина и крепостного крестьянина, Толстой, по мнению Ч., правдиво изображал центр. конфликт эпохи. Художник глубоко проник в психологию крестьянина, он «...с замечательным мастерством воспроизводит не только внешнюю обстановку быта поселян, но, что гораздо важнее, их взгляд на вещи. Он умеет переселяться в душу поселянина...» (там же, т. 4, с. 682). Позднее, когда отчетливо выявились религ. черты во взглядах Толстого, Ч. выступил против его абстрактно-моралистич. убеждений, против слабых сторон его мировоззрения. Ч. отверг попытки славянофильствующей группы «Москвитянина» (А. А. Григорьев и др.) отделить драматургию А. Н. Островского от обличит. гоголевского начала. В разборе пьесы «Бедность не порок» он подверг критике авторскую «ложную идеализацию» устарелых форм жизни и «приторное прикрашивание» нар. характера. Новую комедию Островского «Доходное место», убедительно подтвердившую жизненность гоголевских традиций, критик оценил очень высоко за ее «...сильное и благородное направление...» (см. там же, с. 732).
Большое значение придавал Ч. реалистич. достижениям И. С. Тургенева. В ст. «Русский человек на rendez-vous» Ч. подверг критич. анализу тургеневский тип «лишнего человека». Обличение общественно-психологич. половинчатости, отказа от борьбы составляет немеркнущую силу этой статьи. Пылкий мечтатель и фантазер, гордец и индивидуалист в самой жизни уступает место «нравственно здоровому человеку», чуждому праздной мечты и усыпляющей пассивности. В статье Ч. намечен положит. идеал, к-рый потом с бо́льшим или меньшим успехом воплотился в героях разночинской беллетристики. Это идеал человека — строителя жизни, человека труда, душевного благородства и высоких обществ. принципов. В нем — черты героя-революционера.
В ст. «Не начало ли перемены?», посв. рассказам Н. В. Успенского, выдвигается другая важная задача — правдивое изображение народа и его жизни. «Заслуга г. Успенского состоит в том, что он отважился без всяких утаек и прикрас изобразить нам рутинные мысли и поступки, чувства и обычаи простолюдинов» (там же, т. 7, 1950, с. 876). Писатели-демократы сурово, требовательно говорят о теневых сторонах жизни народа, веря, что он способен сам выбраться из «беды». Поднять обществ. самосознание народа, открыто указав на его недостатки, — историч. задача лит-ры, ее долг, и это согласуется с верой в народ как решающую силу прогресса, с мыслью поднять революц. активность масс. Критич. подход в худож. изображении нар. жизни, начало к-рого Ч. связал с именем Успенского, стал существенно важной традицией рус. реализма. Большой вклад внесли в нее воспитанные на идеях Ч. писатели-разночинцы Н. Г. Помяловский, В. А. Слепцов, Ф. М. Решетников.
Как лит. критик Ч. отличался высокой принципиальностью. Прежде чем вынести окончат. «приговор»,
он всесторонне исследовал произв. Присущая критику ирония служила разоблачению враждебных политич. доктрин, эстетич. предрассудков. Групповым пристрастиям не было места в его оценках и суждениях. Полемич. иск-во Ч. опиралось на силу логики и убеждающей мысли; он призывал к бескомпромиссной, «ожесточенной» критике («Г. Чичерин как публицист») и сам дал ее высокие образцы («Полемические красоты»). В. И. Ленину импонировал «...беспощадный полемический талант...» Ч. (см. «О литературе и искусстве», 1969, с. 654). Ч. не ограничивался освещением узкоэстетич. вопросов, всегда действуя как революц. мыслитель и боец. Его статьи, разбирающие конкретные лит. явления, поднимались до уровня публицистич. обобщений важнейших процессов обществ. жизни России.
Г. В. Плеханов так отозвался о Ч.-писателе: «...Пусть укажут нам хоть одно из самых замечательных, истинно художественных произведений русской литературы, которое по своему влиянию на нравственное и умственное развитие страны могло бы поспорить с романом „Что делать?“. Никто не укажет такого произведения...» (Соч., т. 5, [1924], с. 114). Покоряющая сила романа заключалась в том, что он отвечал на основной вопрос: что делать людям, ненавидящим старое, не желающим жить по-старому, стремящимся приблизить прекрасное завтра своей родины и всего человечества. В этом пафос романа, и выражен он с помощью новаторских приемов, находящихся в явной связи с эстетич. теорией автора. Сюжет «Что делать?» был необычен. Под пером Ч. будничная, казалось бы, история освобождения из домашнего плена дочери мелкого петерб. чиновника вылилась в бурную, напряженную историю борьбы рус. женщины за свободу личности, за гражд. равноправие. Эта сюжетная линия переплетается с другой, показывающей осуществление новой женщиной еще более значит. жизненных целей — духовной, нравственной и социальной независимости. В труде, в сложных отношениях с другими героями романа Вера Павловна обретает любовь и счастье в подлинно высоком смысле. Отд. сюжетная линия связана с Рахметовым. «Особенный человек» появляется в напряженнейший момент повествования, когда Вера Павловна трагически переживает мнимое самоубийство Лопухова, казнит себя за любовь к Кирсанову и намеревается круто переменить жизнь, расставшись с мастерской, в сущности — «отступить», изменить идеалам. Умным, участливым советом Рахметов помогает Вере Павловне найти верную дорогу. Подлинный герой эпохи, перед к-рым преклоняется автор, — это Рахметов с его «пламенной любовью к добру». Образ Рахметова и вся та возвышенная атмосфера уважения и признания, к-рой он окружен, свидетельствуют, что стержневая тема романа не в изображении любви и новых семейных отношений «обыкновенных порядочных людей», а в прославлении революц. энергии и подвига «особенного человека». Мало еще Рахметовых, пишет Ч., «но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы... это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли» (Полн. собр. соч., т. 11, 1939, с. 210).
Роман Ч. отличается сложным построением. А. В. Луначарский отметил, что автор «Что делать?» употребил глубоко продуманные композиц. приемы. Роман начинался «вырванной» из середины сценой-кульминацией: самоубийство на мосту, таинственное исчезновение одного из осн. действующих лиц. Центр. герою романа, вопреки традиции, отведено скромное место, всего одна глава. Повествование часто прерывается отступлениями, «теоретическими» беседами, «снами», а завершается хорошо зашифрованным эпизодом, занявшим в романе одну неполную страницу, к-рую автор, однако,
назвал главой «Перемена декораций». Здесь предсказывалась победа революции. Необычна и жанровая форма «Что делать?». Это был еще почти неизвестный рус. лит-ре публицистич., общественно-философ., просветит. роман. Особенность его в том, что «воспроизведение жизни» в контрастных картинах «грязного» дворянско-бурж. мира и мира «новых людей» сопровождается открытым авторским «объяснением» того и другого. «Объяснение» осуществляется тонко и разнообразно: это и яркая публицистич. страница, показывающая путем подробных расчетов выгодность коллективного труда; и сложный психологич. анализ душевных переживаний героев, убеждающий в превосходстве новой морали над старой, домостроевской; и беспрерывные язвит. споры автора с «рабами» рутины, особенно с «проницательным читателем» (собират. тип реакц. обывателя); и философ. обобщение событий и процессов вековой истории человечества.
В романе публицистически явственно выносится «приговор о явлениях жизни». Читателя-друга захватывает картина новых семейно-бытовых отношений. В «отблесках сияния» социалистич. идеала еще уродливее выступает неразумность жизни, нравов и понятий собственнич. общества. И еще более обаятельными, несмотря на известный схематизм, представляются Рахметовы, отдающие себя революц. борьбе. Ч. выделяет в них подлинную одухотворенность, тонкое понимание иск-ва, красоту мысли, поэзию любви и дружбы и в качестве контраста высмеивает светский эстетизм, романтич. позу, игру в благородство чувств. Герои Ч. дерзко противопоставляют высокопарным словам о моральном долге, сострадании и жертве теорию разумного эгоизма. И оказывается, что «новым людям» выгодно делать добро, совершать благородные поступки, находить удовлетворение в том, чтобы просвещать фабричных рабочих и швей, бороться за освобождение негров, бесплатно лечить бедняков. Ч. задумал роман «Что делать?» как «учебник жизни» и полно реализовал этот замысел. Исключит. интерес представляет отношение В. И. Ленина к роману: «Он меня всего глубоко перепахал... Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь» (см. «О литературе и искусстве», 1969, с. 653).
Роман «Пролог», написанный в Сибири, также посвящен «новым людям», проблеме революц. переустройства общества. Хронологически повествование приурочено к 1857, ко времени напряженной политич. борьбы вокруг крест. реформы. Ч. опирается на реальные историч. факты, воспроизводит общественно-психологич. облик деятелей эпохи. В образах Волгина, Левицкого, Соколовского угадываются мн. черты, свойственные самому Ч., Добролюбову, С. Сераковскому. Политич. дискредитация врагов прогресса дополняется их моральным разоблачением. «Пролог» отличает объемный и целостный охват жизни, политич. событий, быта, нравов, психологии разл. слоев петерб. общества в переломную эпоху. Волгин без обиняков назван революционером. Это не автопортрет: Волгин — худож. обобщение характерных черт революционера-мыслителя. Обладая рахметовской цельностью натуры, собранностью мысли, чувств и поступков, Волгин вместе с тем выглядит человеком, как бы избавившимся от иллюзий, от ожидания скорых побед; он ироничен, дает волю скепсису, раздумьям, строгому расчету. Ч. предстает в «Прологе» как мастер политического памфлета. Отталкиваясь от реальных фактов биографии графа М. Н. Муравьева, он создал обобщенный образ тупого обскуранта, олицетворяющего жестокость реакции.
Из сибирских соч. Ч. сохранились (в неполном виде) повести и рассказы («История одной девушки», «Потомок Барбаруссы», «Отблески сияния» и др.),
пьесы («Драма без развязки», «Великодушный муж», «Мастерица варить кашу»). Тем же напряженным трудом наполнены годы астраханской ссылки Ч. («Очерки научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории», «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова», изд. 1890).
Велика и плодотворна была роль Ч. в развитии отечеств. науки и философии. Ч. помог рус. лит-ре стать действенной силой в освободит. борьбе народа. Влияние его идей сказалось в творчестве художников-передвижников, композиторов «Могучей кучки». Воздействие его революц. мысли испытали деятели культуры братских народов: Т. Шевченко, И. Франко, М. Налбандян, А. Церетели, Абай Кунанбаев, М. Ф. Ахундов, К. Хетагуров и др. Имя автора «Что делать?» было популярно среди передовых деятелей западноевропейских и славянских лит-р, междунар. коммунистич. и рабочего движения. Известна высокая оценка романа, принадлежащая Г. Димитрову. Труды Ч. подготовили почву для восприятия в России идей марксизма-ленинизма.
Сов. наука много сделала для изучения жизни, деятельности и взглядов Ч. Значит. работы принадлежат А. В. Луначарскому, П. И. Лебедеву-Полянскому, Н. А. Алексееву, Б. П. Козьмину, Б. С. Рюрикову, Б. И. Бурсову. Большой вклад в изучение наследия Ч. внесли саратовские ученые (А. П. Скафтымов, Н. М. Чернышевская и др.).
Илл. см. на вклейке к стр. 495—496.
Соч.: Полн. собр. соч., под ред. М. Н. Чернышевского, т. 1—10 (11 книг), П., 1905—06; Полн. собр. соч., т. 1—16, М., 1939—53; Избр. философ. соч., под общ. ред. и с предисл. М. М. Григорьяна, т. 1—3, М., 1950—51; Эстетика, вступ. ст. и прим. Г. А. Соколова, М., 1958.
Лит.: Маркс К. и Энгельс Ф., Об искусстве, т. 1—2, М., 1967; Ленин В. И., О лит-ре и искусстве, 4 изд., М., 1969; Денисюк Н. Ф., Критич. лит-ра о произведениях Н. Г. Чернышевского, в. 1, М., 1908; Стеклов Ю. М., Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность. 1828—1889, 2 изд., т. 1—2, М. — Л., 1928; Евгеньев-Максимов В. Е., «Современник» при Чернышевском и Добролюбове, Л., 1936; Бродский Н. Л., Сидоров Н. П., Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?», М., 1933; Процесс Н. Г. Чернышевского. Архивные документы. Ред. и прим. Н. А. Алексеева, вводная статья А. М. Панкратовой, Саратов, 1939; Чернышевская Н. М., Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского, М., 1953; Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников. Под общ. ред. Ю. Г. Оксмана, т. 1—2, [Саратов], 1958—59; Лит. наследство, т. 67, М., 1959; Ерымовский К. И., Чернышевский в Астрахани, 2 изд., Астрахань, 1964; Дело Чернышевского. Сб. документов. Вводная статья и коммент. И. В. Пороха, общая ред. Н. М. Чернышевской, Саратов, 1968; Революц. ситуация в России в 1859—1861 гг., ответств. ред. М. В. Нечкина, в. 1—5, М., 1960—70; Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. Под ред. Е. И. Покусаева [и др.], в. 1—6, [Саратов], 1958—71.
Плеханов Г. В., Соч., т. 5, 6, М., 1925; Луначарский А. В., Романы Н. Г. Чернышевского, Собр. соч., т. 1, М., 1963; его же, Этика и эстетика Чернышевского перед судом современности, там же, т. 7, М., 1967; Лебедев-Полянский П. И., Чернышевский, в кн.: История рус. лит-ры, т. 8, ч. 1, М. — Л., 1956; Чешихин-Ветринский В. Е., Н. Г. Чернышевский, П., 1923; Кирпотин В. Я., Чернышевский, в его кн.: Публицисты и критики, М. — Л., 1932; Лаврецкий А., Белинский, Чернышевский, Добролюбов в борьбе за реализм, 2 изд., М., 1968; Алексеев М. П., Н. Г. Чернышевский в западно-европ. лит-рах, в кн.: Н. Г. Чернышевский (1889—1939). Труды научной сессии к 50-летию со дня смерти, Л., 1941; Пиксанов Н. К., Университетский диспут Чернышевского как общественное событие, там же; Скафтымов А. П., Жизнь и деятельность Н. Г. Чернышевского, 2 изд., [Саратов], 1947; его же, Худож. произв. Чернышевского, написанные в Петропавловской крепости, в его кн.: Нравств. искания рус. писателей, М., 1972; его же, Сиб. беллетристика Н. Г. Чернышевского, там же; Козьмин Б. П., Поездка Н. Г. Чернышевского в Лондон в 1859 г. и его переговоры с А. И. Герценом, в его кн.: Лит-ра и история, М., 1969; его же, Н. Г. Чернышевский и М. Л. Михайлов, там же; Нечкина М. В., Н. Г. Чернышевский и А. И. Герцен в годы революц. ситуации (1859—1861), «Изв. АН СССР. ОЛЯ», 1954, т. 13, в. 1; Ефремов А. Ф., Язык Н. Г. Чернышевского, Саратов, 1951; Рюриков Б. С., Н. Г. Чернышевский, М., 1961; Шульгин В. Н., Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского, М., 1956; Богословский Н. В., Н. Г. Чернышевский. 1828—1889, 2 изд., М., 1957; Покусаев Е. И., Н. Г. Чернышевский, 4 изд., Саратов, 1967; Бурсов Б. И.,
Мастерство Чернышевского-критика, [Л.], 1959; Каган М. С., Эстетич. учение Чернышевского, М. — Л., 1958; Зельдович М. Г., Чернышевский и проблемы критики, X., 1968; Тамарченко Г. Е., Романы Н. Г. Чернышевского, Саратов, 1954; Николаев М. П., Худож. произв. Н. Г. Чернышевского, написанные на каторге и в ссылке, Тула, 1958; Машинский С., Живое движение мысли. Чернышевский и рус. лит-ра, в его кн.: Наследие и наследники, М., 1967; Лебедев А. А., Герои Чернышевского, М., 1962; Водолазов Г. Г., От Чернышевского к Плеханову, М., 1969; Сигрист А., Фальсифицированный Чернышевский: стереотипы и новации, «Вопр. лит-ры», 1971, № 1; Соловьев Г. А., Эстетич. воззрения Чернышевского и Добролюбова, М., 1974; Düwel W., Černyševskij in Deutschland, В., 1955 (Diss.); Corbet Ch., Réminiscences sandiennes dans «Que faire?» de Černyševskij, «Revue des études slaves», 1964, t. 43, fasc. 1—4; Lampert E., Sons against fathers. Studies in Russian radicalism and revolution, [Oxf.], 1965; Тонков П., Живот и поезия. Естетиката на Белински и Чернишевски, «Септември», 1968, № 8; Н. Г. Чернышевский. Рекомендат. указатель лит-ры. Науч. ред. М. М. Григорьяна, М., 1953; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. — Л., 1962.
Е. И. Покусаев.