Том IX. Полное собрание сочинений в 15 томах

Глава XI

Закон возрастания капитала

1. В предыдущей главе мы видели, что из трех элементов, нужных для производства (труд, капитал и земля), первый, труд, не поставляет препятствий возрастанию производства. Со стороны труда нет никаких задержек производству возрастать до беспредельной величины с неослабною быстротою. Население имеет способность увеличиваться по однообразной геометрической прогрессии. Если бы единственным условием производства был труд, оно могло бы и, натурально, стало бы увеличиваться в той же прогрессии, и не было бы этому никаких границ до того предела, когда число людей не могло бы уже возрастать по фактическому недостатку места.

Но производство имеет еще другие условия; из них сначала мы рассмотрим капитал. В известной стране, или на всем земном шаре, не может существовать больше людей, чем в состоянии продовольствоваться продуктом прежнего труда до получения нового продукта. В известной стране, или на всем земном шаре, не может быть производительных работников больше, чем сколько в состоянии продовольствоваться тою частью продукта прошлого труда, которая сбережена своим владетелем для воспроизведения, а не растрачена на его удовольствия, и которая называется капиталом. Итак, прежде всего следует нам теперь разобрать условия возрастания капитала, причины, которыми определяется быстрота его возрастания, и неизбежные границы этого возрастания.

Весь капитал — продукт сбережения, то есть отсрочки немедленного потребления для будущей пользы; потому возрастание капитала должно зависеть от двух вещей: от массы вещей, из которой может быть делаемо сбережение, и от силы расположения, влекущего делать сбережение.

Масса, из которой может быть делаемо сбережение, есть излишек продукта труда, остающийся за удовлетворением первых жизненных надобностей всех людей, занимавшихся производством (считая тут людей, трудившихся над возобновлением израсходованных материалов и над ремонтом основного капитала). Количество большее, чем этот излишек, не может быть сбережено никаким образом. Но этот излишек всегда может быть сбе-

229

режен весь, хотя никогда весь не сберегается. Он служит фондом, из которого берутся продукты на удовольствия, не принадлежащие к первым потребностям жизни производителей; из которого продовольствуются все, не участвующие лично в производстве; из которого, наконец, делается приращение капитала. Он составляет действительный чистый продукт страны. Выражение «чистый продукт» часто берется в более тесном смысле, обозначая только прибыль капиталиста и ренту землевладельца, — это происходит от мнения, будто бы чистым продуктом капитала можно считать только то, что составляет выручку, получаемую владельцем капитала за покрытием его издержек. Но это понятие слишком узкое. Капитал хозяина составляет доход работников, и если этот доход превышает первые потребности жизни, он дает работникам излишек, который они могут израсходовать на удовольствия или сберечь. Этот излишек должен включаться в чистый продукт промышленности со всех тех точек зрения, с которых нам будет случай говорить о чистом продукте. Только тогда, когда он включается в чистый продукт, чистый продукт страны служит мерилом ее фактической силы, мерилом того, сколько может она сберегать на общеполезные дела или на удовлетворение надобностям частных людей, мерилом той части продукта, которой может свободно располагать страна, которую может она обращать на достижение каких-нибудь целей или на удовлетворение каким-нибудь желаниям правительства или частных людей, которую может она или растрачивать на свои удовольствия или сберегать для пользы в будущем.

Величина этого фонда, этого чистого продукта, этого избытка производства над первыми материальными надобностями производителей служит одним из элементов, определяющих величину сбережения. Чем больше остается продукта за продовольствием работников, тем больше может быть сбережено. Тем же самым отчасти определяется и количество, какое будет сбережено. Часть побуждения сберегать состоит в расчете извлекать доход из сбереженного; в том факте, что капитал, употребляемый на производство, имеет способность не только сохраняться, но давать приращение. Чем большая прибыль может быть получена от капитала, тем сильнее побуждение накоплять его. Правда, побуждение сберегать производится не всем чистым продуктом, производимым землею, капиталом и трудом страны, а только частью, которая образует вознаграждение капиталиста и называется прибылью его. Но очень понятно, даже и без объяснений, какие будут нами впоследствии представлены, что если общая производительность труда и капитала велика, то и выручки капиталиста, по всей вероятности, будут велики, и что между этими двумя вещами, величиною общего чистого продукта и величиною прибыли, должна существовать пропорциональность, хотя и не всегда равномерная.

2. Но наклонность к сбережению не вполне зависит только от внешнего побуждения к нему, только от величины прибыли, доставляемой сбережением. При одинаковости денежного побуждения эта наклонность в разных лицах и в разных обществах очень различна. Сила деятельного стремления накоплять богатства изменяется не только по различиям личных характеров, но и по разности общего положения страны и ее цивилизации. В этом, как и во всех других нравственных качествах, человеческий род представляет большие различия, по разнице обстоятельств и по степени прогресса.

Хорошо бывает, когда, говоря о предметах, полное исследование которых превышает размеры, даваемые для разбора их объемом трактата, имеешь возможность ссылаться на другие книги, в которых предмет, требующий разъяснения, изложен с большею полнотою. По вопросу о населении эту полезную услугу оказывает знаменитая книга Мальтуса; по предмету, занимающему нас теперь, я могу с такою же уверенностью сослаться на другую книгу, менее известную: New Principles of Political Economy, мистера Ре*.

Из всех известных мне книг ни одна не разъясняет так хорошо историческими фактами и логическими доводами причины, действием которых определяется накопление капитала.

Всякое накопление состоит в пожертвовании настоящим благом для будущего. Но выгодность такого пожертвования очень различна, а в охоте к нему бывает еще больше разницы при различных обстоятельствах.

При взвешивании будущих выгод по сравнению с настоящими, главное дело — неверность всего будущего; степень этой неверности бывает очень различна. Потому «все обстоятельства, увеличивающие вероятность того, что нашими запасами в будущем действительно воспользуемся мы сами или воспользуются люди, нами избранные», справедливо и основательно «усиливают практическое стремление к накоплению. Таким образом, здоровый климат, здоровое занятие, увеличивая вероятность продолжительной жизни, ведет к увеличению этой стоимости. Люди, посвятившие себя здоровым занятиям и живущие в здоровых странах, гораздо более способны к бережливости, чем люди, находящиеся в нездоровых или опасных занятиях, живущие в климатах, вредных для человека. Матросы и солдаты расточительны. В Вест-Индии, в Новом Орлеане, Ост-Индии господствует расточительный образ жизни. Но те же люди, переселившись в здоровые страны Европы, начинают жить экономно, если не попадут в водоворот безумного светского мотовства. Война и повальные болезни всегда приврдят за собою, в числе других зол, мотовство и роскошь. Точно так же благоприятствует усилению бережливости все то, что упрочивает безопасность общественных дел. В этом отношении сильное влияние принадлежит общему господству законно­сти и порядка, вероятности продолжительного мира и спокойствия» (Ре, стр. 123). Чем полнее безопасность, тем больше силы будет в деятельном стремлении к накоплению. Где собственность небезопасна или где часты разорительные катастрофы, там немногие будут сберегать, да и те, которые станут сберегать, будут находить побуждение к этому не иначе, как только при высоком проценте прибыли на капитал: только высокость процента может заставлять их предпочитать сомнительное будущее соблазну настоящего наслаждения.

Вот соображения, по которым рассудок решает, удобно ли бывает заботиться о будущих выгодах на счет настоящего. Но расположение делать это пожертвование зависит не от одной выгодности расчета. Наклонность к сбережению часто бывает гораздо слабее, нежели как требовал бы рассудок; в другие времена она превосходит меру рассудительности.

Недостаток силы в стремлении к сбережению может происходить от непредусмотрительности о самом себе или от беззаботности о других людях. Непредусмотрительность может зависеть от умственных и от нравственных причин. Отдельные люди и общества на очень низкой степени умственного
развития всегда непредусмотрительны. Судя по всему, известная степень умственного развития необходима для того, чтобы отдаленные соображения и в особенности соображения о будущем имели какую-нибудь силу над воображением и волею. Что недостатком заботливости о других уменьшается склонность к сбережению, в этом согласится каждый, подумав, как много делается ныне сбережений, имеющих своею целью не столько наши собственные выгоды, сколько выгоды других: воспитание детей, устройство их карьеры, будущие интересы других родных, желание помочь деньгами или временем осуществлению вещей, полезных для общества или частных лиц. Если бы люди постоянно имели то расположение мыслей, к которому не­сколько приближались они в период падения Римской империи⁸⁰. — если бы они вовсе не заботились ни о своих детях, ни о друзьях, ни об обществе, ни о чем, что будет после них, то они редко отказывали бы себе в каком- нибудь наслаждении для сбережения, превышающего меру необходимости их будущих лет, а этот запас они обращали бы в пожизненные доходы или в какую-нибудь иную форму, по которой их имущество кончалось бы вместе с их жизнью.

3. По этим умственным и нравственным причинам, между разными отделами человеческого племени существует большая разница в силе деятельного стремления к сбережению; и разница эта больше, чем обыкновенно думают. Общее низкое положение цивилизации часто бывает следствием не столько других причин, обращающих на себя больше внимания, сколько недостатка именно этой склонности. Например, в положении охотнического племени, «человек, можно сказать, по необходимости непредусмотрителен и беззаботен о будущем, потому что в этом состоянии будущее не представляет ничего такого, что можно бы наверное предусмотреть, что зависело бы от человека... Кроме недостатка побуждений обеспечивать нужды будущего средствами настоящего, у человека тут недостает в соображении и в деятельности привычки постоянно связывать в уме отдаленное будущее с настоящим и представлять ряд событий, которыми соединяются они. Потому, если даже являются у него побуждения, могущие произвести эту мысленную связь, ему нужно еще приучить себя думать и действовать так, чтобы эта связь получила прочность в его мыслях».

Вот пример тому: «По берегам реки св. Лаврентия стоит несколько маленьких индийских деревень. Они вообще окружены большими пространствами земли, на которых лес истреблен, повидимому, уже давно; кроме того, к ним принадлежат обширные леса. Расчищенная земля почти вовсе, можно сказать, не возделывается, и в лесах не проложено путей к полям. А между тем земля плодородна; но если б и не была плодородна, удобрение кучами лежит подле их домов. Если бы каждое семейство огородило пол-экра земли, вспахало его, засадило картофелем или засеяло маисом, этот участок дал бы семейству продовольствие на целые полгода. Но они от времени до времени подвергаются крайней нужде; она, вместе с пьянством, которому они предаются, когда могут, быстро уменьшает их число. Эта странная для нас апатия главным образом происходит не от нелюбви к труду: напротив, они работают очень усердно, если вознаграждение следует за трудом немедленно. Кроме своих специальных занятий охотою и рыболовством, они много работают на больших лодках, ходящих по реке св. Лаврентия: нанимаются гребцами на них или водят их на шестах: они всегда доставляют большую часть прибавочных работников, нужных для проведения плотов по быстрым местам. Не производится их апатия и отвращением к земледельческому труду. Правда, есть у них предубеждение против него, но предубеждения всегда уступают нужде, трудно рождаться только принципам образа действий. Когда вознаграждение за земледельческий труд быстро и велико, они становятся и земледельцами. На озере св. Франциска, близ индийской деревни Сен-Реджиса, есть маленькие острова, удобные для посева маиса, растения, дающего урожай сам-100 и доставляющего, даже в недозрелом виде, приятное и питательное блюдо. Они каждый год засевают клоч-

232

ки лучшей земли на этих островах, чтобы есть полусозрелый маис. По своему положению эти посевы недоступны скоту, потому не нужно огораживать их; если бы нужна была эта прибавка к труду, я думаю, они пренебрегли бы островами, как пренебрегают местами подле своих деревень. Места эти прежде были, повидимому, под посевом. Но теперь скот соседних колонистов стал бы уничтожать неогороженные посевы, и надобность в этом прибавочном труде заставила их отказаться от возделывания. Она требовала от них работы, вознаграждение за которую приходит с медленностью, непропорциональною силе деятельного стремления к накоплению в этом маленьком обществе.

«Замечательно то, что работы, за которые они принимаются, они исполняют очень заботливо. Они прекрасно полют и копают свои небольшие посевы. Они увидели из опыта, что самая небольшая небрежность в этом отношении сильно уменьшает урожай, и поступают сообразно с этим наблюдением. Явным образом только отдаленность вознаграждения за труд, а не тягость самого труда мешает им расширить свои пашни. Я слышал, что некоторые из племен, живущих далее в глубину страны, употребляют на земледелие даже гораздо больше труда, чем белые. Они засевают все одни и те же участки, не удобряя их: потому земля не родила бы ничего, если бы самым заботливым образом не растирали ее в порошок и заступом и руками. Белый человек на их месте расчистил бы новый участок, который, вероятно, едва вознаградил бы его работу на первый год; но он дождался бы себе вознаграждения в следующие годы. Индийцу следующие годы кажутся так далеки, что не производят на него сильного впечатления, а для вознаграждения, получаемого через несколько месяцев, он работает усерднее белого человека» (Ре, стр. 136).

Этот рассказ подтверждается опытом иезуитов в их интересных усилиях цивилизовать парагвайских индийцев⁸¹. Они возбудили к себе в этих дикарях чрезвычайное доверие, приобрели на них такое влияние, что изменили весь образ их жизни. Индийцы во всем слушались их, безусловно повиновались им. Иезуиты водворили мир между ними. Они научили их всем операциям европейского земледелия и многим из труднейших искусств. Повсюду виднелись у них, говорит Шарльвуа, «мастерские ювелиров, живописцев, скульпторов, часовщиков, столяров, плотников, красильщиков и проч.». Эти работы производились не в личную пользу ремесленников; продукт их был в полном распоряжении миссионеров, управлявших народом деспотически, по его доброму согласию на то. Итак, препятствия, возникавшие из отвращения от труда, были совершенно побеждены. Существенным затруднением была непредусмотрительность индийцев, их неспособность думать о будущем и возникавшая из того необходимость самого неослабного и мелочного надзора за ними со стороны их учителей. «Например, если миссионеры оставляли на их собственную заботу волов, которыми они пахали, индийцы в своей несообразительной беззаботности могли оставлять их на ночь не выпряженными из плуга. Бывали примеры и хуже того: индийцы резали волов себе на ужин и, слыша упрек за что, думали, что достаточно оправдываются, говоря: нам хотелось есть... Отцы миссионеры, по словам Уллоа, должны ходить по их домам, осматривая, что им нужно: без того индийцы ни о чем не позаботились бы. Миссионерам надобно находиться и при резании скота, смотреть, чтобы мясо делилось поровну и чтобы часть его не бросалась». — «Но, при всей заботливости этого надзора, говорит Шарльвуа, при всех сядих предосторожностях для предотвращения недостатка в первых потребностях жизни, миссионеры бывают иногда в большом затруднении. Индийцы часто не оставляют себе нужного запаса пищи, даже на посев. А если бы не смотреть за ними, они вообще оставили бы себя без всяких средств к поддержанию жизни» (стр. 140).

Китайцы заслуживают внимания, как представители того состояния силы деятельного стремления к накоплению, которое занимает средину между описанным теперь положением дел и европейскими обычаями. Судя по многим особенностям их личных привычек и общественного положения, можно

233

предположить, что они владеют благоразумием и умением обдумывать свой образ действий больше других азиатцев и меньше европейцев. Вот свидетельство, доказывающее, что это так.

«Прочность работ — одно из главных качеств, обозначающих высокую степень деятельного стремления к накоплению. По свидетельству путешественников, прочности в китайских работах гораздо меньше, чем в соответствующих им европейских. Говорят, что за исключением жилищ высшего сословия, дома у китайцев строятся вообще из сырого кирпича, глины, из плетня, набитого землею, а потолки из тростника, привязанного к перекладинам. Трудно представить себе постройки, менее фундаментальные и прочные. Перегородки в домах делаются из бумаги, которую надобно переменять каждый год. То же надобно сказать о их мебели, посуде и других орудиях: они почти все делаются из одного дерева, металлов очень мало входит в их состав; потому они скоро портятся и совершенно ломаются. Если б у них было больше силы в деятельном стремлении к накоплению, они делали бы свои орудия из материалов, выделка которых требует большого расхода, но которые зато гораздо прочнее. По этому же самому у них остается невозделано много такой земли, которая в других странах обрабатывалась бы. Все путешественники говорят, что в Китае лежат заброшены большие пространства земли, в особенности болотистой. Обратить болото в пашню — дело, вообще требующее нескольких лет. Место предварительно нужно осушить канавами, потом надолго оставить сушиться солнцем, и надобно долго хлопотать над ним, пока оно станет давать жатву. Жатва на нем бывает обыкновенно очень изобильна, но бывает надобно долго ждать этого вознаграждения. Возделывание такой земли требует больше силы деятельного стремления к накоплению, чем имеют китайцы.

«Продукт жатвы всегда бывает запасом на будущее, средством удовлетворения будущих нужд, и поступать с ним должно по общим правилам, которых требует употребление запасов. Главная жатва в Китае — рис; она бывает два раза в год, в июне и октябре. Потому запас должно делать на восемь месяцев, от октября до июня, и предусмотрительность китайцев должна цениться по уменью их ограничивать себя в начале этого времени, чтобы не нуждаться в конце его. По всему видно, что ограничивать себя они умеют очень плохо. Патер Переннен (долго живший в знакомстве с китайцами всех сословий и притом один из самых умных людей между иезуитами, бывшими в Китае) утверждает, что у них в этом отношении очень недостает предусмотрительности и умеренности и что недостаток ее причина частых голодных годов, бывающих в Китае».

На китайцах еще виднее, чем на полу-обратившихся к земледелию индийцах, что возрастанию производства мешает у них недостаток не трудолюбия, а предусмотрительности. «В тех вещах, где вознаграждение следует за трудом скоро, где работы таковы, что скоро дают результат, для которого производятся, большие успехи, сделанные китайцами в искусствах, сообразных с природою их страны и их нуждами», дают энергию и успешность их промышленности. «Благодаря теплому климату, естественному плодородию почвы, приобретенному жителями знанию того, какие земледельческие продукты дают выгоднейший урожай, китайцы почти из всякого клочка земли умеют очень быстро извлекать продукт, которым, по их мнению, с избытком вознаграждается труд ее обработки. Они собирают в год обыкновенно две, иногда три жатвы. Обыкновенный посев у них рис — хлеб очень плодородный, и при их искусстве он, разумеется, дает очень обильные сборы почти на всякой местности, которую можно обратить под пашню без долгого труда. Потому нет в Китае куска земли, которая не была бы под посевом, если только можно засеять ее без долгих подготовлений. Китайцы взбираются на холмы, даже на горы и обращают их в террасы; вода, главное условие плодородия в их земле, проводится на каждый кусок нивы канавами или поднимается очень удобными и простыми машинами, которые с незапамятных времен употребляются этим странным народом. Дело это очень облегчается для них тем, что почва даже по горам очень

234

глубока и покрыта толстым слоем растительных остатков. Но еще замечательнее охота, с какою они обращают в пригодные для них вещи неудобные для обработки материалы, если труд скоро может принести результат, для которого совершается. Свидетельством тому служат часто встречающиеся на их озерах и реках постройки, подобные пловучим садам перувианцев, — плоты, покрытые растительною землею и служащие нивами. Труд очень скоро тут извлекает выручку из материалов, над которыми работает. Нельзя представить ничего роскошнее растительности на этой богатой почве, когда быстрому действию благоприятного солнца помогает обилие влаги. Но мы уже говорили, что не так бывает, когда вознаграждение за труд далеко, хотя и обильно. Европейские путешественники изумляются, видя эти маленькие пловучие фермы подле болот, которые для превращения в нивы нужно было бы лишь осушить; им странно кажется, что китайцы употребляют свой труд не на материк, где его результаты были бы долговечны, а на сооружения, портящиеся и пропадающие в несколько лет. Но китайцы думают о будущих годах меньше, чем о настоящем лете. Для настоящего у них много, для будущего мало силы деятельного стремления к накоплению. Соображения европейца простираются на отдаленное будущее, и он дивится на китайцев, которые своей непредусмотрительностью и недостатком заботы об отдаленных годах осуждены на вечную тяжелую работу и на бедность, кажущуюся ему невыносимой. Горизонт китайцев не имеет такой обширности. Они довольствуются тем, чтобы жить со дня на день, и привыкли даже тяжелую жизнь считать счастьем» (Ре, стр. 151 — 155).

Когда страна довела свое производство до размера, в каком, при существующем состоянии знаний, оно дает сумму выручки, соразмерную средней силе деятельного стремления к накоплению в этой стране, она достигла того, что называется неподвижным состоянием, — достигла такого состояния, при котором уже не будет делаться прибавлений к капиталу, если не произойдет или улучшения в производительных искусствах, или увеличения в силе стремления к накоплению. При неподвижном состоянии, хотя сумма капитала и не увеличивается в обществе, но из отдельных людей одни становятся богаче, другие беднее. Люди, в которых степень запасливости ниже общего уровня, беднеют, их капитал погибает и оставляет место для сбережений, делаемых людьми, в которых деятельное стремление к накоплению выше общего уровня, и которые, натурально, становятся покупщиками земель, фабрик и других орудий производства, принадлежавших менее запасливым их соотечественникам.

От каких причин происходит то, что выручка за капитал в одних странах бывает больше, чем в других, и почему при известных обстоятельствах прибавочному капиталу становится невозможным найти себе помещение иначе, как с понижением выручки, это разъяснится в одном из следующих отделов. Если справедливо мнение, что Китай достиг неподвижного состояния, значит, накопление капитала уже прекратилось в нем на степени очень высокой выручки, — как высока она, показывается тем, что в Китае величина процентов по закону 12, а в действительности, как говорят, от 18 до 36. Потому надобно полагать, что количество капитала, большее существующего ныне в этой стране, не может найти себе занятия с такою высокою пропорциею прибыли, а прибыль менее высокая не представляет китайцу такой привлекательности, чтобы он отказывался для нее от настоящего наслаждения. Какая противоположность с Голландиею, где в цветущий период правительство занимало деньги по 2 процента, а частные люди с хорошим обеспечением по три процента! Китай не такая страна, как Бурма или государства индийских раджей, где громадность процента служит необходимым вознаграждением за риск, которому подвергают кредитора недобросовестность или бедность государства и почти всех частных должников. Потому, если действительно справедливо, что возрастание капитала остановилось в Китае при такой огромности вознаграждения, это значит, что у китайцев деятельное стремление к накопле-

235